— Опять завел ту же пластинку? — усмехнулся Володька.
Спустились от избушки вниз, к мостику, поднялись — аллея тянулась так далеко, что не видно просвета, только заметили они сидевшую на дальней скамейке особу женского пола с книжечкой и невольно приосанились, подтянули ремни на гимнастерках. Коншину было и грустно и приятно узнавать знакомые места… Вот здесь, у этой ямки, притормаживал он велосипед, там дальше разворачивался, на той вон скамеечке присаживался, как раз на той, где сидит сейчас девушка. А может, вдруг она из тех дачниц, длинноногих пятнадцатилетних девчонок, перед которыми он и форсил на велосипеде? Ведь в кого-то из них он был влюблен, но теперь, конечно, не помнит лица и вряд ли узнает.
Когда они подошли к скамейке шагов на тридцать, девушка подняла голову и посмотрела на них.
— Дадим «строевой»? — неожиданно предложил Володька.
Коншин удивился, не ждал он от Володьки такой прыти, но согласился, кисло улыбнувшись.
И прошлись они перед девицей «строевым», с равнением на нее, рубя шаг с каменными лицами и громыхая сапожищами. Она громко засмеялась… Что ж, реакция благожелательная, даже неудобно не остановиться. Притормозили и повернулись к ней.
— Мальчики, из вас никто в эвакогоспитале 5005 не лежал? Это у Киевского вокзала… — уточнила она.
— К сожалению, нет, — развел руками Володька, опять поразивший Коншина необычной любезностью. — Почему вас это интересует?
— Был у нас один ранбольной, всегда передо мной строевым проходил. Ну и вы рассмешили.
— Слышишь, Алексей? Уже был прецедент, мы, увы, не первые.
— Значит, вы в госпитале работали? — спросил Коншин.
— Ага.
— Не повезло нам с тобой. В каких только госпиталях не валялись, а к такой вот сестричке не попали, — опять заиграл Володька. — А вы, мадемуазель, значит, мечтаете в одиночестве?
— Увы, уже не мечтаю. Я читаю. Сонеты Шекспира, — она гордо помахала маленькой книжечкой.
— Ого-го, — промычали оба в один голос, выражая этим изумление и восхищение.
— А вы не «го-го», вы послушайте: «В тот черный день — пусть он минует нас! Когда увидишь все мои пороки. Когда терпенья истощишь запас И мне объявишь приговор жестокий… В тот день поможет горю моему Сознание, что я тебя не стою, И руку я в присяге подниму, Все оправдав своей неправотою. Меня оставить вправе ты, мой друг. А у меня для счастья нет заслуг». Ну как?
— Это почти про меня, — сказал Коншин.
— И про меня, — улыбнулась она.
— Ну и много у вас пороков? — спросил Володька.
— У кого? У меня?
— У вас. Про него я знаю, — кивнул он на Коншина. — У него навалом.
— Одну минутку… — она быстро залистала книжку, нашла страницу и продекламировала: — Отлично зная каждый свой порок, Я рассказать могу такую повесть, Что навсегда сниму с тебя упрек, Запятнанную оправдаю совесть…
— У Шекспира что, на все случаи жизни сонет? — удивился Володька.
— Почти.
— Что ж, пороки ваши нас не испугали. Если хотите, можете прогуляться с нами, — улыбнулся он.
— Спасибо за милостивое разрешение. Думаю, с Шекспиром мне будет интересней, — выдала она с улыбочкой.
— М-да? Неплохо. Один ноль в вашу пользу… Ладно, мы не обидчивые. Тогда пока… — махнул Володька рукой.
— Пока, — бросила она и уткнулась в книжицу.
В конце аллеи Коншин стал искать тропку, ведущую в деревню Мутовки, где они жили, но не находил. Заросла, что ли? Да, видимо, «позарастали стежки-дорожки», вспомнились ему слова песни. Он повернулся к Володьке:
— Придется лесом… Вижу, понравилась девочка, не узнать прямо тебя.
— Весна, — пожал плечами Володька. — Ты веди давай.
Коншин поискал еще тропку и, не найдя, повел Володьку напрямик лесом. Вскоре они выбрались на опушку. Впереди раскинулось поле, за ним стоял небольшой лесок, а из-за него выглядывала деревушка. Они осмотрелись и…
— Лешка, ну и местечко для обороны! — завопил Володька. — Обзор на все сто восемьдесят! Смотри, тут вот станкач установить, левее ручной. А второй ручник вот здесь. Ну и живи, не тужи, жди фрица.
— Место — красота! Только станковый я бы поставил туда, а второй ручник выдвинул бы к тому бугорку… — и они всерьез стали обсуждать устройство обороны на этом месте, пока не расхохотались.
— Не хватает еще стрелковую карточку начать составлять: ориентир первый — отдельно стоящее дерево, ориентир второй — копна, ну и т. д. Не навоевались, идиоты!
— Карточку ни к чему, а вот пистолетик ты зря выбросил, постреляли бы, — с сожалением сказал Коншин. — У тебя какой вальтер был? П-38, офицерский, или типа браунинг?