— Полицейский, ПП, на семь шестьдесят пять.
— Наши патроны от ТТ подходили?
— Нет, наши чуть подлиннее. Но у меня два магазина было и россыпью патронов двадцать. Пострелять можно было.
— Зря все же выбросил, — вздохнул Коншин.
— Не настрелялись мы с тобой, что ли?
— Настреляться-то настрелялись, но интересно, мазали бы сейчас или нет? А потом, просто в руке подержать приятно.
— Конечно, мазали бы. Руки уже не те. А подержать бы — да, неплохо.
Перекурили они тут и пошли в деревню. Коншин сразу узнал дом, где жили, собрался было зайти к хозяевам, но остановился.
— Не стоит, пожалуй. Мать мне писала на восток, что хозяина на финскую еще взяли…
— Думаешь, не жив?
— Видишь, дом-то неухоженный. Придем к хозяйке живые, только боль, кто-то вот уцелел, а мой… Не пойдем, — решил Коншин.
Да, до сих пор неловко заходить в дома погибших знакомых и товарищей. Постояли недолго у избы и пошли обратно, к Абрамцевскому парку, но на аллейке никого не было, скамейка, где сидела девушка, пуста… Володька притворно зевнул и спросил, какие здесь еще достопримечательности, давай посмотрим, а потом в настоящий лес заберемся. Коншин ответил, врубелевская скамейка имеется, откуда вид красивый, ну и волейбольная площадка, на которой он с самим Ойстрахом играл.
— Вот с каких пор ты неравнодушен к знаменитостям. А я-то думал, чего это ты «Коктейль-холл» так полюбил? — подковырнул Володька.
Коншину это не понравилось, пробормотал что-то в ответ маловразумительное и повел Володьку к скамейке Врубеля. Там посидели, полюбовались действительно прекрасным видом на окрестности, а потом, пройдя по дороге, усаженной липами, свернули в лес, где на поляне и устроили привал. Вытащили из вещмешка еду, разожгли костерик от комаров и растянулись… И дымок от костра, и то, что лежали на родимой землице, и что лес вокруг — все это напомнило войну. Близко они тогда земли касались, крепко были связаны и сильно от нее зависели. И лес, и болотце, и опушка, и какая-нибудь лужайка, и сарай разбитый или изба полусожженная — все было средой их обитания, жили и обживали, ощущая неразрывную связь с матушкой-землей… И вот уже три года живут в городе, хоть и родном, но лишенные такой связи, и, наверно, плохо это. А сейчас вот на поляночке — расчудесно. Распахнуто над ними небо с бегущими облачками, тишина. Если и раздавались какие звуки, то приятные — петух в деревне прокукарекал, корова где-то промычала, либо прошумели деревья от порыва ветерка, а так все тихо, спокойно…
— Вот сокрушался ты в избушке, — задумчиво начал Володька, — что не выходит у тебя сказать «свое» слово, таланта не хватает и прочее. А я вот что подумал: нету ни у тебя, ни у меня еще своего слова-то. Нет, и все. Не готовы мы его сказать, вот и не получается ни хрена. Вот Игорь рассказ нам читал, так там все не его, откуда-то. Хоть он и обвинил нас в ералаше в мозгах, но у самого тоже… Задумывался об этом?
— Я только эти полгода и делаю, что задумываюсь.
— Ну, не только. Дров наломал достаточно, — усмехнулся Володька.
— Ну и что же теперь, по-твоему?
— Думать, наверно… — он потянулся к костру, подбросил веточек. — Зря ты все-таки не осилил «Историю государства Российского». Любопытные бы вычитал вещи… Не везло на царей России-матушке…
Коншин вскинул голову, ожидая продолжения, но Володька достал папиросы и закурил. Сделав несколько затяжек, он спросил:
— Ты видел «Дни Турбиных» во МХАТе?
— Конечно. И не один раз. Чего это ты вспомнил?
— Ну и как, понравилось?
— Да… Казалось бы, что нам эти белые офицеры, а трогало все.
— Они не только белые офицеры, — сказал Володька задумчиво. — Они — наша старая русская интеллигенция… Я бы хотел еще раз посмотреть этот спектакль, но, увы, он не идет. Смотрел-то мальчишкой…
— Я бы, пожалуй, тоже не отказался, — заметил Коншин.
— А твой отец не воевал в ту войну?
— Нет. Был студентом. А твой?
— Воевал…
— Офицером, наверно?
— Да.
— Ну а потом?
— Потом? — Володька поднялся. — Потом не знаю. Пошли?
Коншин поглядел на Володьку, что-то, видимо, понял, но расспрашивать не стал.
По дороге на станцию нагнали они девушку, с которой говорили в парке, поравнялись. Володька спросил ее, но уже не прежним, игривым тоном:
— Как провели время наедине с Шекспиром?
— Прекрасно! — улыбнулась она.
— Но Шекспир угощал вас только своими сонетами. А мы могли бы и еще кое-чем, — тряхнул он вещмешком.