Володька подскочил к нему, схватил за грудки и прохрипел:
— Ну, говори!
— Под Кокошкином это было, — сказал тот. — Вспомнил теперь?
— Не был я под Кокошкином… Рядом был, но не там, — сразу успокоился Володька и отпустил. — Иди.
— Неужто не ты был? — удивился тот. — А ведь похож, такой же соплячок… Знал бы, как меня тогда изувечило, понял бы. Ну, ладно… — он стал надевать галошу, обвязывать ее веревками.
Володька вернулся к Сергею, тяжело дыша.
— Очень занятно, — пробурчал Сергей. — Надо было сразу гнать в шею. Закуривай и успокойся, — он дал Володьке папиросу и спички.
Володька откинулся на спинку скамейки и облегченно вздохнул.
— А если бы ты был под Кокошкином? — спросил Сергей. — Что тогда?
— Не знаю… — пробормотал. — Не знаю…
— Ну, ладно, инцидент, как говорится, исчерпан, — сказал Сергей. — Что ты думаешь о войне на востоке?
— Чего думать? Выиграем.
— Несомненно. К тому же американцы такой сюрпризик выдали, — Сергей ждал продолжения разговора, глядя на Володьку, но тот был занят своими мыслями, промычал что-то, поднялся. — Ты вообще понимаешь, что это значит? — спросил Сергей. — Это же…
— Да, понимаю, — прервал его Володька. — Для меня самое важное, чтоб наших меньше побило… Ну, пошли?
— Нет, ни черта ты не понимаешь! — возмутился Сергей. — Они же такую дубинку нам показали!
— Ну и что? Скоро и у нас будет. Звони, Сергей, — он протянул ему руку.
— Будет, но сколько потребуется сил, средств. Нам хозяйство восстанавливать надо, а тут придется… — он взмахнул рукой и уставился на Володьку.
Тот пожал плечами и протянул руку — он как-то еще не мог вникнуть в сказанное Сергеем. Это после Володька задумается всерьез о том страшном, что вошло в мир с атомной бомбой.
~~~
Дома Володьку ждал Витька-бульдог в новенькой форме, при медалях, очень возмужавший. Он вскочил, бросился к Володьке с объятиями. Не было уже в нем прежней застенчивости и почтительности к старшему по возрасту, как при встрече в сорок втором.
— Отпустили меня, Володь… Прямо из госпиталя. Дали отпуск на три месяца, но, конечно, демобилизуют. Так что отвоевались мы. С победой, Володь!
— С победой, — улыбнулся Володька. — А что с Шуркой?
— Живой он, Володь! Мы всю войну с ним переписывались… Ты видишь, сержант я. Училище-то не дали закончить, через три месяца сержантами на фронт отправили. А Шурка — старший лейтенант. Наверно, в армии останется.
— Ну а ты куда?
— Как куда? На завод. Я уже заходил к ребятам. Все новые, конечно, но мастер тот же, обрадовался мне. Поработаем теперь, Витек! Слушай, Володь, а как здорово, что больше над нами ни самолетов, ни снарядов, ни мин, ни пуль… Считай, словно заново родились и впереди вся жизнь.
— Витя, пока еще трудно будет жить, — сказала Володькина мать.
— Чего трудного-то? — даже удивился Витька. — Ну, голодновато малость, так нам к этому не привыкать. Правда, Володь?
— Конечно, — еще раз улыбнулся Володька, глядя на загорелого крепкого Витьку, прозванного Бульдогом, а если по-ласковому — Бульдожкой за курносый нос, большой рот и выдвинутую нижнюю челюсть.
— Надо сетку волейбольную раздобыть, повесить и опять, как раньше… — он споткнулся, замолк, скользнув взглядом по Володькиной руке.
— О ком еще знаешь с нашего двора? — спросил Володька.
— Колька Кирюшин вернулся. Правая рука ранена, нерв поврежден, ну… а об остальных ты еще в сорок втором узнал… Опустел наш двор, конечно. Наверно, везде так… — погрустнел Витька.
Володькина мать принесла чайник и стала разливать чай…
Они помолчали недолго, потом Витька спросил:
— Ксения Николаевна, вы картошку-то посадили?
— Нет, Витя…
— А моя мать много посадила… Осенью тогда поделимся с вами.
— Спасибо, Витя.
— Я же работать через три месяца пойду, начну зарабатывать… Как ты, Володь, думаешь, скоро карточки отменят?
— Вот уж не знаю… — развел руками Володька.
— Как отменят, так и жизнь сразу наладится… — после небольшой паузы Витька опять вернулся к волейбольной сетке. — У кого-нибудь она хранится, наверно, надо разузнать.
— Не будет того волейбола, Витька, кому играть-то?
— Вернутся еще… Не может же быть, чтобы… — он умолк.
Володька понимал его желание возродить дворовый волейбол, вернуть ушедшее детство, от которого оторвала война — безжалостно и сразу, как и всех его сверстников.