~~~
Он ввалился к ней с оттопыренными карманами, наполненными опять в том же коммерческом магазине, и с бутылкой водки.
— Мне Лелю, — хрипло сказал он открывшей ему дверь сухонькой старушке с тонким лицом. — Она дома?
— Кажется… дома, — неуверенно произнесла та. — Вы подождите, я узнаю.
Володька остался стоять у двери и краем уха слышал какие-то шептания, а потом громкий голос Лели:
— Какой еще военный? Не жду я никого!
Потом она вышла, удивленно взглянула на него.
— Это ты… Чего это решил зайти? — спросила не очень-то любезно.
— Так… Захотелось тебя увидеть.
— Ну, раз захотелось, проходи. Мать уже решила, не мой ли приперся, разволновалась… Я-то знаю, не придет, а она все надеется.
Володька прошел в маленькую, забитую вещами комнату.
— Это Володя из нашей школы, — представила его Леля матери и пригласила сесть.
— Погоди, возьми все это.
— Ба, да ты с гостинцами! — удивилась она, забирая у него свертки. — Шикуете, товарищ лейтенант.
Лелина мать сразу засуетилась, стала собирать какие-то сумки, бормоча, что ей надо в магазин, и вскоре исчезла. Володька сел на продавленный, покрытый облезшим ковром диван. Леля села напротив и спросила:
— Зачем пришел?
— Поговорить с тобой хочу…
— Давай поговорим, раз пришел… — и посмотрела на Володьку. — Случилось у тебя что?
— Так, ерунда…
— Случилось, — и, еще раз скользнув взглядом по его лицу, поднялась, стала накрывать на стол.
— Старая у тебя мать, — сказал Володька.
— Да, поздновато меня родила… Без меня ей бы войну не пережить. Когда под Москвой служила, посылки часто с кем-нибудь посылала. Так самое тяжелое время она и просуществовала. Ну, давай, — подняла стакан, стукнула о Володькин и лихо выпила. — Чего смотришь? Пью по-мужицки?
— Да нет…
— Знаю, погрубела… Что ж делать, надо было подстраиваться. Пришла-то цыпочкой, недотрогой, от каждого матерного слова уши затыкала, морщилась, краснела, потом вижу — такой здесь не приживешься. Теперь могу любого мужика так послать, что обалдеет. И не отвыкну никак, вошла, так сказать, в образ, — она усмехнулась. — Помнишь, за мной Генка из вашего класса ухлестывал? Втюрен было по уши, записками любовными завалил.
— Помню, конечно.
— Так вот, встретились с ним. Он еще в сорок четвертом по чистой вышел… Ну, шла я на встречу с какой-то надеждой, сердечко трепыхалось — а вдруг? Он мне в школе тоже нравился. А как увидел меня, так в лице изменился… Понимаешь, разочарования скрыть не смог. Я вижу такое дело, сматываться надо поскорее. И убежала, — она задумалась, провела рукой по щеке. — Неужели, Володька, я и вправду такой лахудрой стала? А?
— Что ты, Лелька, какой была, такой и осталась.
— Врешь ты… Налей еще.
Володька налил. Леля так же лихо выпила, крякнула по-мужски и раскраснелась.
— До войны по улице идешь, так мужика не было, чтоб не остановился и вслед не обернулся, а сейчас… Сейчас будто мимо пустого места проходят. Хоть бы один взглянул, — она рассмеялась. — Так что не ври, Володька.
— Закусывай, — напомнил он, видя, что Леля ничего не ест.
— Жратвы вкусной накупил. Откуда у тебя деньги-то? Пенсию, что ли, тратишь? — спросила, взяв кусок колбасы.
— Нет, не пенсию, — не стал вдаваться в подробности Володька.
— Ну, говори, что с тобой, фронтовичок? Какая-нибудь фифочка от ворот поворот дала? Говори, мне можно, — добавила усмехнувшись.
— Вроде, — усмехнулся и Володька.
— Подумаешь… Значит, утешаться ко мне пришел? А по адресу ли?
— Брось, Лелька, этот тон… Захотелось почему-то именно к тебе. Ты же своя.
Леля поглядела на него, задумалась.
— Это хорошо, что я для тебя своя. Очень хорошо… — она неожиданно всхлипнула, потом закрыла лицо руками и заревела уже по-настоящему.
Володьке стало нестерпимо жалко ее. Он обнял Лелю.
— Что ты, глупенькая? Выдумала все… Красивая ты, как и была. И все еще у нас впереди. Очнемся малость от этой войны и еще как заживем, — он гладил ее по голове, по пепельным, коротко стриженным волосам.