— Как дела, Алексей?
Кронин не отвечал. Небо совсем потемнело, на нем робко засветились самые яркие дневные звезды. Далеко убежавший горизонт опоясала нежнейшая голубая каёмка. Униход проходил самую вершину своей крутой траектории. Лобов повторил вопрос:
— Алексей, как меня слышишь?
И тут же нетерпеливо и тревожно:
— Униход вызывает «Торнадо», «Торнадо», отвечай! «Торнадо»!
Лицо Лобова покрылось испариной. С колотившимся от волнения сердцем он нащупал и нажал кнопку аварийного вызова.
— «Торнадо» слушает, — бесстрастно откликнулся автомат.
Глубочайший вздох облегчения вырвался из груди Лобова корабль на месте.
— Проверка связи, — устало сказал он.
Как понять молчание Кронина? Он на корабле, это ясно, иначе он не смог бы послать предупреждение по гравитостанции. Он знает, что Лобов в одиночку осматривает «Ладогу», и не знает, как завершится этот осмотр, поэтому никогда не бросит свой пост. Стало быть, на «Торнадо» произошло нечто чрезвычайное. Может быть, Клим вернулся? А может быть? Лобов вспомнил обломки глайдера, нахмурился ещё больше и решил проходить атмосферу без компенсации, напрямую, как это делали первые космонавты.
Униход уже валился вниз. Серело небо, меркли звезды, по телу растекалась перегрузка, и вдруг она навалилась с такой мощью, что тело буквально размазалось по сиденью. За бронестеклом робко затрепыхалось, а потом вспыхнуло и яростно забилось багровое с алыми языками пламя. Это униход вошёл в плотные слои атмосферы и отдавал набранную скорость. Тяжко приходилось первым космонавтам! Но вот невидимый пресс ослабил свой нажим, обмякли мышцы, распрямилось усталое тело, невидимый волшебник смахнул, стёр с унихода пляшущее пламя. Лишь звенел, стонал поток воздуха, обтекая кабину, да летела навстречу, растягиваясь, словно резиновая, земля, в центре которой стояла несокрушимая колонна «Торнадо». Лобов вывел корабль в горизонтальный полет и запустил двигатель.
— Алексей, как меня слышишь?
Корабль молчал. Лобов несколько раз прошёл возле него на самой малой высоте.
— Алексей, отвечай! Как меня слышишь?
Но Кронин так и не ответил. Не теряя времени на дальнейшие попытки связи, Лобов посадил униход и сразу же, чтобы избавить себя от забот о нем, ввёл в нижний ангар, а потом уж направился к входной двери. Она была слегка приоткрыта, хотя, когда Лобов покидал «Торнадо», он лично проверил, хорошо ли та заперта. Значит, кто-то пытался проникнуть в корабль. Лобов и мысли не допускал о том, что педантично аккуратный Кронин сам открыл дверь, а потом забыл закрыть её за собой.
Сдерживая тревогу и нетерпение, Лобов взобрался по трапу в шлюз и сразу же споткнулся о брошенный скорчер. Он поднял оружие. Скорчер был в полной исправности, из него не было произведено ни единого выстрела. Лобов ассоциативно вспомнил и исправный пистолет на старой стоянке «Ладоги», и искалеченный скорчер в разрушенной ходовой рубке, и обломки глайдера, и нелепую смерть Штанге. У него заныло сердце. Толкнул внутреннюю дверь и, убедившись, что она заперта, торопливо набрал личный код на шифрзамке. Потянулись секунды, в течение которых рецепторы автоматически сверяли код с личностью человека, стоящего в шлюзе. Лобов поймал себя на опасении: откроется ли дверь вообще, и понял, что шквал последних событий порядком потрепал ему нервы. Когда дверь наконец со звоном распахнулась, Лобов вздохнул, точно сбросил с плеч тяжёлый груз, и шагнул в предшлюз.
Прямо на полу валялся нейтридный шлем. Алексей никогда бы не бросил шлем на пол. Теперь Лобов знал наверняка — на корабле что-то случилось. Он намертво запер за собой дверь, разрядил найденный в шлюзе скорчер, швырнул его на стеллаж, а своё оружие взял в руку. Сердце колотилось как молот, но голова была ясной, тело слушалось безупречно. Сейчас должен был окончательно решиться вопрос — быть или не быть патрульному кораблю «Торнадо». Двигаясь неслышно, как тень, Лобов беспрепятственно прошёл коридорчик, кают-компанию и осторожно заглянул в ходовую рубку. Здесь царили покой и порядок. Навалившись грудью на пульт гравитостанции, сидел Кронин. Он был в нейтридном скафандре, но без шлема. Его рука висела как плеть, касаясь пальцами пола.
Кронин был жив. Лобов обнаружил это, как только начал освобождать его от скафандра. А почему он был без сознания, выяснилось чуть позже, когда Лобов снял с него верхнюю одежду: весь правый бок инженера был одним огромным синяком. Прийдись гравитоудар сантиметрами левее, и вместо живого человека Лобов нашёл бы мешанину мышц и раздроблённых костей. Гравитоудар чудовищно болезнен и всегда вызывает мгновенную потерю сознания и последующий глубокий шок. Но если сознание каким-то чудом сохраняется, малейшее движение причиняет потерпевшему невыносимую боль. Лобов мысленно проделал вместе с Алексеем длиннейший, мучительный путь от подножия трапа до гравитостанции, вспомнил брошенный скорчер и шлем — следы тяжких, почти бессознательных усилий — и дрогнул, переполняясь состраданием и гневом. В эту минуту он готов был поднять могучий корабль в воздух и карающим мечом пройти по этой проклятой планете, оставляя за собой груды кипящей вздыбленной земли. А потом наступила разрядка. Лобов тяжело опустился в свободное кресло и несколько секунд сидел, расслабленно уронив на руки голову. Бедный хрупкий хомо сапиенс! Откуда только он берет непонятные, почти сверхъестественные силы? Что ведёт его через бездны космоса, через боль, страдания и саму смерть от звезды к звезде и от планеты к планете? Кто наградит его, и нужно ли все это?
Алексей нуждался в помощи, и Лобов поднялся на ноги, коря себя за проявленную слабость духа и радуясь, что об этой слабости никто никогда не узнает.
Те времена, когда шок считался смертельно опасным для человека, уже давно ушли в область предания. Через несколько минут после инъекции дестрессида Кронин открыл глаза и недоуменно посмотрел на Лобова. Потом глаза его потеплели, он попытался привстать, охнул и сморщился от боли.
— Лежи, — тихо сказал Лобов, — ты своё дело сделал, Алексей.
Глаза Кронина улыбнулись.
— Так я успел, Иван? — Он осторожно шевельнулся, прикрыл глаза и прошептал: — Я думал — не успею.
Когда боль несколько утихла и Кронин снова открыл глаза, Лобов наклонился к нему и стал неторопливо рассказывать о своих приключениях. Инженер слушал внимательно, но иногда совсем некстати улыбался. Вдруг он перебил Лобова:
— А Клим?
И, услышав, что о штурмане ничего не известно, нахмурился. Лобов рассказал про нападение Штанге. Кронин едва приметно качнул головой:
— Так это он меня?!
Инженер вспомнил, что произошло с ним меньше получаса назад.
Из глубины пустыни вынырнул и принялся кружить над «Торнадо» униход. На запросы не отвечал. Что случилось? Отказала связь? По каким причинам Клим не может говорить? Или униход попал в чужие руки?
— Я ведь вызывал тебя, — с укором сказал Кронин Лобову.
— Наверное, я был в ходовой рубке «Ладоги». Ведь рубка экранирована от гравитации.
— Наверное, — вздохнул инженер.
Алексею пришлось решать самому. Он мучительно колебался, но в конце концов вышел из корабля. Он не мог не сообщить Климу, что на корабле есть люди.
Кронин понимал, что рискует многим и был настороже. Когда в самый последний момент заметил, как на униходе открылся люк гравитопушки, прыгнул в сторону. Это спасло ему жизнь, но ледяной ожог нестерпимой болью смял и скрутил его тело.
Очнувшись, он увидел песок и нижнюю ступеньку корабельного трапа. Удивился тому, что ещё жив, и понял, что должен, обязан предупредить командира о вновь родившейся иезуитской опасности.
— Я ничего не помню, — пожаловался Кронин, поднимая на Лобова беспомощный взгляд. — Полз, карабкался, и все.
— Ты молодец, — сказал Лобов.