Очень быстро, минут через пятнадцать после того, как лётчики катапультировались, по телефону сообщили, что горящий самолёт упал на убранное пшеничное поле неподалёку от железнодорожного разъезда. О падении самолёта железнодорожники сообщили своему начальству, а оттуда догадались позвонить прямо на аэродромный коммутатор — вот чем объяснялась такая оперативность информации. А ещё через двадцать минут пришло и радостное известие: майор Ивасик благополучно приземлился на огородах в двух сотнях шагов от сельсовета, в котором не раз приходилось бывать и самому Ивасику, и Миусову. Соседи! Штурман жив, здоров и выехал на аэродром вместе с председателем сельсовета, который примчался к месту приземления парашютиста на своём «газике».
Ивасик жив! Командный пункт некоторое время гудел возбуждённо и радостно, как гудит готовящийся к роению пчелиный улей. Но шум быстро затих, все понимали, что по-настоящему радоваться рано — пока ещё ничего не было известно о судьбе Александра Гирина. Потому-то и нервничал Миусов, потому-то и подгонял время — он ждал вестей о своём пилоте, о молодом офицере, с которым его связывали особые и непростые отношения.
Молодой лейтенант познакомился с пожилым по авиационным меркам подполковником сразу же после прибытия в полк: заместитель командира полка по лётной подготовке имел привычку лично проверять технику пилотирования выпускников авиаучилищ. Лейтенанты, уже прошедшие через руки Миусова, наговорили о нем Гирину всяких страхов: педант, буквоед, придира и вообще человек ужасный, хотя летает классно, тут уж ничего не скажешь. Но Гирин сел в кабину самолёта без боязни, с удовольствием и даже с некоторым задором. Александр летал хорошо и знал о том, что хорошо летает, природа наделила его отличной координированностью, большим объёмом внимания и гибкой мотосенсорикой, становление его как пилота докончили учёба и тренировки. В отличниках он не ходил, но и ниже четвёрок по теоретическим предметам не спускался, что же касается лётных дисциплин, тут он всегда считал делом чести получить и получал на экзаменах максимальные баллы. Перейдя к лётной практике, курсант Гирин быстро понял, что в авиации лётное мастерство котируется на две головы выше всех других человеческих качеств, и в повседневной жизни слегка, более невольно, чем осознанно, лукавил. Далеко он не заходил, не только по трезвому расчёту, которого вовсе не был чужд, но и по естественной человеческой порядочности и чувству товарищества. Он мог иногда опоздать в строй, порой позволял себе «выцыганить» у лётчика-инструктора внеочередную увольнительную и тому подобное. В полк Гирин прибыл в хорошей форме и боевом настроении и на полёты ходил как на праздник. В контрольном полёте с Железным Ником он по-своему, как умел, выложился до конца: пилотировал свободно, раскованно, энергично и достаточно чисто. Докладывая о выполнении задания и о готовности получить замечания, Гирин, если уж говорить откровенно, ждал не столько замечаний, сколько комплиментов — печёнкой чувствовал, что полет удался. Миусов внимательно оглядел молодого лётчика, задержавшись взглядом на задорном улыбчивом лице. И в свойственной ему ленивой манере предложил:
— Садитесь, лейтенант.
— Ничего, я постою, — бодро ответил Гирин.
Эта фраза вырвалась у него импульсивно, от убеждённости в том, что разбор полёта не может быть долгим. Миусов усмехнулся и, ещё больше растягивая слова, прогнусавил:
— Товарищ лейтенант, когда командир говорит вам «садитесь», то надо садиться, а не разговаривать.
— Есть садиться, товарищ подполковник! — с нарочитой бравадой откликнулся Гирин.
И картинно сел на грубую скамью возле врытой в землю железной бочки, куда курящим надлежало бросать окурки и прочий огнеопасный мусор. Кстати, ни сам Гирин, ни Миусов не курили по одним и тем же принципиальным соображениям — оба считали, что хорошо летать может только абсолютно здоровый человек. Оглядев сидящего лейтенанта, Миусов ещё раз усмехнулся и сел на скамью рядом с Александром, аккуратно положив на колени свой видавший виды планшет. И в обычной манере, негромко, с лёгкой гнусавинкой выговаривая слова, начал разбор, скрупулёзно анализируя действия молодого пилота, начиная с момента посадки в кабину и запуска двигателя. Миусов обнаружил в действиях Гирина массу неточностей, нарушения правил и некоторые прямые ошибки. Гирин поначалу оскорбился — взыграло молодое самолюбие — закусил удила и попытался спорить. Выслушав горячее, не очень-то толково сформулированное возражение лейтенанта, Миусов выдержал лёгкую паузу и невозмутимо прогнусавил:
— Товарищ лейтенант, настоящий лётчик должен уметь не только пилотировать самолёт, но и выслушивать замечания старших. Вы меня поняли?
Глядя в сторону, Гирин вздохнул и выдавил:
— Понял, товарищ подполковник.
— Вот и хорошо.
Миусов на секунду задумался, расстегнул свой планшет, неторопливо достал из него инструкцию лётчику по технике пилотирования и молча показал её Гирину. Продолжив разбор и делая очередное замечание, Миусов теперь всякий раз ссылался на инструкцию, на основные правила полётов и другие источники, всю совокупность которых для удобства обычно называли руководящими документами. Эти руководящие документы Железный Ник знал великолепно и, когда это было нужно, цитировал на память, называя конкретные параграфы. Слушая Миусова, Гирин потихоньку увял, присмирел, а потом помрачнел. Спорить с Железным Ником было невозможно: по каждому отдельному пункту он был прав безусловно. Послушай кто-нибудь этот разбор со стороны, он ни на секунду бы не усомнился в том, что заместитель командира полка совершенно справедливо и по заслугам «высек» молодого пилота. Другое дело, что нельзя судить о полёте, искусственно разложив его на мельчайшие элементы, как нельзя судить о картине по отдельным мазкам кисти или о книге по случайным фразам, выхваченным из контекста, — куда важнее гармоничное целое! Но попробуй-ка грамотно сформулировать эту мысль и доказать её справедливость такому вот лётному бюрократу и педанту. Гирин совсем расстроился, и даже заключительная фраза беспощадного разбора: «Ну а в общем-то для начала неплохо, слетали вы вполне удовлетворительно» — не рассеяла его обиды и мрачного настроения.
Насупившийся Гирин не заметил, что командир его родной эскадрильи, поджидавший неподалёку Миусова, чтобы поехать вместе с ним на обед, и расслышавший заключительную фразу разбора, несколько удивился и с интересом взглянул на молодого лётчика. Откуда было знать Александру, что «вполне удовлетворительно» в устах Железного Ника — весьма высокая оценка. Проводив взглядом Гирина, который уходил, с нарочитым старанием печатая шаг, Миусов ухмыльнулся, видимо очень довольный собой. Потом, обернувшись к комэску и кивнув головой в сторону удалявшегося лейтенанта, уважительно обронил:
— Пилот! Пилот милостью божьей. — Задумавшись, Миусов поморщился, точно попробовал кислого, и гнусаво добавил: — Но вольнодумец, воздушный кавалерист какой-то. Конкистадор!
И закинув старенький планшет на плечо, направился к уже пофыркивавшему мотором «козлику», жестом пригласив следовать за собой командира эскадрильи.
Глава 7