В домашнем телефоне ответчик по-арабски, мобильный вообще не отвечает.
Ну, хорошо, положим, Татьяна с Галкой сходили к Стене и теперь идут пешком, но арабы-то чего не отвечают? Куда они делись? Тоже к Стене пошли, Судный день праздновать? Хотя там и мечеть ихняя, может, туда…
Звоню Кармеле. Не знаю, чем она может помочь, но с кем-то поговорить надо. А она мне:
— Хочешь знать мое мнение? По-моему, она просто пошла обратно к своему Йехезкелю.
— Вряд ли, — говорю и описываю ей, что Галина сказала.
— М-мм… — говорит. — Не хочет ему мешать… Ну, если так беспокоишься, позвони ему и проверь. Только скорей звони, а то отключит телефон. А еще лучше, брось эти глупости и приходи ко мне. Я уже поела, но для тебя найдется. И будем… поститься вместе.
Я уж и сам подумывал позвонить этому ее, но не хотелось как-то.
Все же взял и позвонил. Но у него только длинные гудки. Он уже отключился и не включится до самого конца Йом-Кипура. Там Татьяна или не там, а связи никакой нет, и остался я на бобах. А так радовался, дур-рак!
И тут завыла сирена.
Встать! Суд идет.
Религиозный квартал от меня близко, и сирена звучит во всю силу, мертвого подымет. А мне так скверно, что слышать я ее не хочу, даже уши зажал.
Но даже сквозь зажатые уши и сквозь сирену слышу, трезвонит телефон.
Уже не надеюсь, что это Таня, скорее, Галка решила сообщить, чтоб не беспокоился.
Сил у меня опять никаких не стало, едва трубку снял.
Официальный женский голос:
— Вам звонят из такой-то больницы. Господин Чериковер? Михаэль?
— Я…
— Одну минуту, с вами хотят поговорить.
А сирена все воет, воет, суд начался вовсю.
— Михаэль? — Нежный Ирискин голосок дрожит в трубке. — Михаэль, ты только не беспокойся… все будет хорошо, они живы, ты только не беспокойся…
Сирена наконец-то замолчала.
Часть четвертая
ЧЕРТ РАСПУТАЛ
Человеку, едва только его на небесах запланируют, тут же и навешивают два приговора.
Первый приговор приводится в исполнение через девять месяцев, и отбывать срок, если только мать аборт не сделает, теоретически положено сто двадцать лет, а на практике исключительно редко, хотя по нынешним временам до ста иной раз дотягивают. Это жизненный приговор.
А второй, смертный, откладывается. Не отменяется никогда, абортов в данном контексте не бывает, но откладывается — вот именно на эти сто двадцать теоретических лет. То есть в этих пределах, а сколько конкретно выйдет — это как кому повезет. Причем ни за хорошее поведение не накинут сроку, ни за плохое не скостят.
Когда первый приговор отбудешь — неизбежно тогда и приводится в исполнение второй. Говорят, будто бы и это там наверху запланировано, то есть конкретный срок каждому, но я думаю вряд ли, установлен только общий максимум, а в каждом отдельном случае это скорее условия отбывания срока и генетический код.
Оба приговора ни обжалованию, ни отмене не подлежат (аборты, судя по всему, тоже скоро везде прикроют), конкретные сроки не известны, поэтому я всегда считал, что всякие там размышления на тему о смерти — пустое дело. Смерть, она ведь что такое? Совершенно незначительный отрезок времени, неизмеримо малая величина между тем моментом, когда ты еще ты, и тем, когда вместо тебя хороший кусок удобрения. И что об этом размышлять? Ничего интересного не вымыслишь.
Живи пока живется, и все тут. Как гласила присказка на прежней родине, мы пить будем и гулять будем, а смерть придет, помирать будем.
И сюда же относится так называемый страх смерти. К себе лично я пока эту тему не применяю, считаю, что рано. Вот умирание — это другое дело, особенно если длинное, тут будет о чем подумать и как с ним справиться. Но к смерти оно отношения не имеет, а исключительно все к той же жизни, его ведь тоже надо пережить. Его я, конечно, боюсь и пока стараюсь не думать. Когда подойдет время, буду, конечно, мучиться и не хотеть, и как поведу себя, не известно. Наверное, как подавляющее большинство, то есть не слишком красиво.
Что же касается смерти окружающих, то в детстве, например, я ужасно боялся, чтоб мать не умерла. Мне казалось, что если вдруг умрет, то это будет просто конец всему. Мать — это единственное, что всегда было при мне и всегда должно быть. Как это — жить, если ее вдруг не станет?
Она всегда очень тихо спала, и я даже по ночам вставал иногда, проверял, дышит ли. Она раз увидела и очень растроганно восприняла, думала, бедная, это я от большой любви к ней (так-то я ей особой любви не показывал, у нас это вообще было не в ходу). Прижимала меня и целовала, что тоже была редкость. Обещала, что не умрет, но я все равно боялся и проверял иногда. И что же? Подошло время, и уехал от нее спокойно, хотя знал, что старая и что, скорее всего, умрет в моем отсутствии. Вот уж два года, как ее нет, а я даже и вспоминаю редко. Нарочно стараюсь вспоминать пореже, берегу себя, и вполне успешно. Конца света не произошло.