— Хочешь, чтобы я спросила что-то у местных женщин, прикрываясь плохим здоровьем и переживанием о бушующем ребенке?
— Именно! — выдал брат, и на секунды забыв о том, где я нахожусь, обернулся, чтобы сверкнуть восхищенной улыбкой.
Я показала ему язык, дальше намыливая ногу. Он закатил глаза и отвернулся к окну.
Я его не стеснялась, как и он меня, мы же вместе росли. Хоть и под строгим контролем, но вместе, и в детстве все время бегали купаться в речку, и чтобы не замочить платья и костюмы купались в одних панталонах, мне тогда было семь, ему едва двенадцать.
— Ты выросла, Ви, — я заставила себя не обращать внимание на эти его слова.
— То есть все это ради, того чтобы отвести след и не попасться, будто мы тут случайно или…. — я внезапно открыла рот, освященная догадкой, — ты хочешь, чтобы я целенаправленно к ним пошла и спросила? Так ведь? Поплакалась и чтобы мне дали ответ, а северяне мы для того, чтобы нас не нашли если, что и отвести след, ведь после мы едем на Юг… и это еще одна из причин скрывания внешности, мы слишком похожи на южан и нам бы не поверили, если бы мы сказали, что едем на Север!
— Не только, — пробормотал брат, опираясь о подоконник, и шрамы показались в лунном свете, — говор, мы совсем не южане, а Столицей прикрылся, только из-за того, что мы туда не вернемся, да и если бы мы разгуливали в своих личинах по Городу, то собрали бы много свидетелей, а так…
— Порт, много людей и со своей истинной внешностью мы затеряемся, да и к жрецу идти в личинах глупо, он просто нас не пустит, учуяв скрытый фон, — дополнила я, поднимаясь с воды, и я слегка поморщилась, было так неприятно покидать теплую ванну.
— Именно, — брат дернулся, услышав как плещет вода, понимая, что я закончила, — полотенец тут почти не используют, поэтому обвернись простыней.
— Это я уже поняла, — пробормотала я, стягивая простыню в кровати, и словно гусеница обвернулась в нее, дрожа от холода, — значит, утром я иду к женщинам, которые меня ненавидят, — намекнула брату, — жалуюсь, примерно узнаю, где живет наш таинственный жрец, и мы выдвигаемся?
Я протерла волосы сухим концом простыни.
— Уже можно, — сообщила я, садясь на кровать.
Брат обернулся. На его лице проскользнула хищная улыбка, словно он задумал, что-то нечто страшное.
— Все не так просто, Ви, — он потер шею рукой, кидая мне свою рубаху, — одень ее, спать голой ты не будешь, а эти рубахи слишком жестоки для сна, — он указал взглядом на мою юбку и две рубашки, — и зря ты панталоны не взяла. Вот — зря.
Я закатила глаза.
— Почему не так просто? — подбирая его рубаху, спросила я, — я понимаю, что могут возникнуть проблемы, и что жрец может не пустить, но…
— Я не об этом, — фыркнул брат, и жестом попросил меня развернуться к окну.
Я послушно исполнила его просьбу, вставая с места и придерживая при этом простыню, чтобы та не упала, а в другой руке держала рубаху брата. Подойдя, как и он к окну, кинула рубашку на подоконник, ожидала его ответа.
Звякнула пряжка, упала ткань массивных брюк брата, и только затем послышалось, как плюхнула вода, принимая тяжелое тело брата.
— Если мы истинные выйдем в этой одежде на улицы, нас не поймут, мы должны выглядеть как путешественники.
— Как все трудно, — устало пробормотала я, надев рубашку, все еще придерживая простыню, пока не застегнулась на все пуговицы, и только затем скинула простынь, чтобы случаем не остаться обнаженной у окна.
Рубаха закрывал колени, грудь и руки — рукава доставали до кончиков пальцев, поэтому я торопливо подворачивала их.
— Мы ищем не абы кого — а жреца, а еще бежим от гончих и стражи Эйрен и еще трех Империй, — ненавязчиво напомнил, брат, что мы все же слегка преступники, хоть и с благой миссией.
— Да помню, — буркнула, рассматривая город за окном.
Вдали блестело и шумело море, принимая темные краски ночного неба. Где-то появилась луна, озаряя небосвод, пока снова не исчезла за очередной тучей, а маленькие портовые домики рыбаков, дымили, словно тетушка Ригра, через свою трубку. Видимо там шли ужины.
Ветер гонял волны, и по ним скользили рыбацкие лодки, утром будет свежая рыба и деньги у морских охотников. Это было прекрасно, даже слишком, не хотелось думать, а том какие грязные улицы, какая там вонь и как грубо ругаются люди.
В каком-то смысле это была и моя родина. Меня передернуло.
— Знаешь, сейчас бы нам пригодилась наша одежда с того поселения. Но ты ее сначала порвал, а потом сжег естественным огнем, а мне так нравились те высокие сапожки, — наигранно недовольно и возмущенно напомнила я, поджимая губки как девушки во дворце, когда смотрели на дворовых псов.