- Если бы ты был только машиной, так бы оно и было. Но ты еще и машинист. Значит, нужно, чтобы ты содержал свою машину в порядке и чистоте, чтобы она хорошо работала...
- На кого?
- На общее доброе дело.
- Доброе? Хм...
Алексей злобно рассмеялся. Было в этом смехе что-то такое, что запомнилось Максиму, и он после этого разговора внимательно следил за помощником Леонтия, мало обращая внимания на остальную нижнюю команду: кочегаров и слесарей.
Наверху шла своя жизнь. Она не меньше привлекала Максима, чем сложная машина в глубине "Ермака".
Командиром парохода был штурман Ждан - он в матросском бушлате с открытой грудью, а на груди тонким синим рисунком искусный татуировщик изобразил орла с раскрытыми крыльями. И сам Ждан, с седой гривой волос, согнутым носом и молодыми темными глазами, был похож, когда стоял над бортом, на сильную птицу, только от великой усталости присевшую отдохнуть на проходящее судно, чтобы, вздохнув, расправить крылья и взмыть в простор небес.
Ждан как будто не замечал Максима, ни разу с ним не заговорил, и мальчик старался быть подальше от него.
...По радио получено известие, что снизу, от Царицына, начал наступление деникинский флот, а сверху, от Сызрани, угрожали интервенты. Красный волжский флот оказался между двух огней, и "Ермак" получил приказ идти вверх, к островам "Сорока братьев" - зачем, пока никто не знал.
Максим украдкой заглянул в каюту радиотелеграфа, где Ждан диктовал телеграфисту непонятные слова, а телеграфист, ударяя дробно рукой по ключу, вызывал мерцающие вспышки голубых огней. Как точно устроено радио, Максим никак не мог понять из объяснений Леонтия; он только знал, что от трюмной электрической машины, которая светит по ночам, идет ток в каюты, и сила синих шипучих вспышек вызывает невидимые волны. Через проволоки, протянутые между мачтами "Ермака", волны бегут вдаль - "Всем, всем, всем", у кого есть такая же сеть из проволок для приема - антенна. И вот теперь, когда Ждан диктует телеграфисту что-то, на саратовской пристани, в штабе красных, сидит в наушниках такой же телеграфист и, слушая сигналы "Ермака", записывает на листке слова Ждана.
По радиотелеграфу каждый день "Ермак" получал в полдень сигнал времени. Ждан по этому сигналу, по морской привычке, выверял свой ненужный на этом тесном пути хронометр. Максим знал от телеграфиста, что город, откуда каждый день доносится сигнал времени, где-то далеко - ехать туда, так надо двадцать дней, а волна радио проносится оттуда в короткий миг. Напрасно мальчик стоял перед мачтами с поднятой головой, чтобы подметить полет сигнала: в пустом и синем небе над Волгой кружили только ястребы.
И, зная, что в высоте мчатся волны незримого трепета, мальчик думал, что у трудового народа есть какое-то одно общее дело на земле...
Ждан велел позвать к себе Пармена Ивановича - лоцмана, того седого старика, который посоветовал Леонтию принять на пароход Максима. После командира Ждана среди команды "Ермака" Пармен Иванович - первое лицо. Не то чтобы другие товарищи не были важны; тут было трое флотских канониров с нашивками в виде скрещенных пушек на рукаве, два пулеметчика с красной звездой, несколько рабочих-подростков за матросов - каждый при своем деле. Всех товарищей Ждан звал только по имени - то Ваня, то Иван, - а лоцман был для него Пармен Иванович. Это за его седую и мудрую бороду да за то, что он ходит по Волге пятьдесят уж скоро лет. Теперь, когда сняты везде береговые вехи, когда на реке нет ночных огней, указывающих фарватер, верный путь среди мелей и прикрытых чуть-чуть водой яров мог находить только старый, опытный волгарь.
Без Пармена Ивановича "Ермак" - не пароход, а бревно, которое плывет, пока не наткнется на мель. Поэтому никого из команды не удивило и не обидело, что Ждан с Парменом Ивановичем заперлись и о чем-то долго совещались в каюте, - знали, что происходит что-то важное и большое.
Не удивились и потом, когда вечером "Ермак", описав круг, повернул воложкой* вверх, стал у яра на якорь, спрятав свои трубы и мачты в путанице высоких, нависших над водой осокорей. Также было обычно, что Ждан, Пармен Иванович и Леонтий долго вечером особняком сидели за чаем около штурвальной рубки, отослав всех вниз. Одно было всем чудно: что четвертым за столом сидел не помощник механика Алексей и не телеграфист Аксенов, а новый масленщик Максим.
_______________
* В о л о ж к а - проток Волги.
Небо покрывалось серым пологом туч. На "Ермаке" погашены все открытые огни. В тихой и теплой прохладе на палубе сидят четверо и тихо говорят, а потом, перед тем как разойтись, сдержанно, без крика поют песню:
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром гремел,
И в дебрях вихри бушевали.
Разведка
Когда совсем стемнело, стал накрапывать нечастый теплый дождик. Команда вся спала, кроме двух вахтенных, и сам "Ермак", темный и тихий, словно заснул у яра. Легкое шипение пара из-под колеса было дыханием спящего судна.
На корме у руля тихо возились Ждан, Пармен Иванович и Максим. Стараясь не шуметь, старик со штурманом спустили с парохода на воду легкую бударку, долбленную из осокоря, с нашитыми поверх бортов только двумя досками.
Старик бросил в лодку несколько пустых мучных мешков, котомку с хлебом, бечевку, распашных два весла и кормовое - лопату. Потом в лодку по лесенке спустились Пармен Иванович и Максим.
Ждан оттолкнул бударку багром. Лодка поплыла. На весла сел старик, одетый в овчинный зипун, на ногах обрезки-башмаки.
- Счастливо! - сказал вполголоса Ждан вслед лодке.
- Счастливо оставаться, - ответил тоже тихо Пармен Иванович, сняв картуз.
Он держал лодку прямо через воложку к песку. Через полчаса бударка, шаркнув по песку днищем, тихо ткнулась в темный берег.
Пармен Иванович ступил в воду, потянул лодку на песок и подозвал к себе Максима. Обняв мальчика, он сказал ему:
- Так вот, сынок, какое у нас с тобой предприятие.
Он объяснил мальчику, что вооруженные суда интервентов стоят, как усмотрели летчики, выше "Сорока братьев" и готовы идти вниз одновременно с наступлением белых по обоим берегам.