— На вот.
Бунтовщик протянул передачку адресату, и тот, развязав узелок, тут же организовал «поляну», гостеприимно пригласив к столу всех остальных… кроме индейцев — те даже и не повернулись, все так и хранили презрительное молчание. Ну что ж — вам с голоду помирать.
«Аллигаторша» Трухильдия прислала своему благоверному горшок кукурузной каши с мясом и перцем, соленые помидоры, чеснок, пару луковиц и вкуснейшие, обильно напичканные перцем и специями пирожки с луком, мясом и прочим ливером. Да! Еще и кувшинчик вина не забыла.
— Эх, вино-то разбавленное! — охоботив с полкувшина с видом лет триста бродящего в безводной пустыне странника, старый Хосе выругался и сплюнул. — Выходит, не зря бил. Учил уму-разуму.
— Слышь, Хосе, — похрустел пирожком Головешка. — А ты ее вообще — за что приложил-то?
Сапожник наконец оторвался от кувшина:
— Кого?
— Ну жену-то свою, ага.
— Да… в общем, было за что.
Быстренько замяв тему, Хосе безуспешно попытался растолкать своего соседа и, махнув рукой, навалился на кашу, которую ел прямо руками — благо густота консистенции сего питательного продукта это вполне позволяла.
Однако ж насладиться пиром Громову до конца не дали — вновь распахнулась дверь и в камеру заглянул стражник, на этот раз не Пабло, а какой-то усач в синем кафтане с крагами.
— Эй, бунтовщики! — зычно крикнул усатый. — Кто тут у вас за старшего?
— Ну я, — прожевав, обернулся Андрей.
Стражник поманил его пальцем:
— Тогда пошли. Наши господа желают тебя видеть.
И снова ощущение дежавю: длинные гулкие коридоры, факелы, решетки, стража. А вот и крепостной двор, чем-то похожий на площадь Вогезов в Париже: еще б статую короля Людовика, фонтан да деревья. Увы, здесь деревьев не было, лишь зеленела местами уже успевшая выгореть на местном жгучем солнышке травка. Прямо по траве и пошли, пересекли весь двор по диагонали, а затем поднялись по широкой лестнице, что вела на второй этаж, в просторный кабинет с распахнутыми настежь ставнями. Окна, конечно же, выходили во двор, снаружи оставались лишь бойницы да пушки, крепость все ж таки.
За длинным, устланным зеленым сукном столом, под портретом какой-то коронованной особы в парадной золоченой раме, узника дожидались трое, один из которых был священник в длинной, фиолетового цвета сутане, другой — длинный, как верста, военный в белом щегольском мундире с серебряными пуговицами и галунами, и третий — явно штатский — добродушного вида толстяк в камзоле темно-синего бархата и ослепительно-белой сорочке. Этакая сталинская «тройка» для суда над врагами народа — начальник местного отдела НКВД, председатель партбюро, прокурор. Интересно, кто здесь за прокурора? Священник? Вряд ли. Так что же — толстяк?
— Ага, явился! Это тебя прозвали Висельником? — первым как раз и начал беседу толстяк, и теперь он уже не казался Громову таким добродушным.
Сесть узнику не предложили, он так и стоял в углу, а чуть позади — два вооруженных палашами стража.
— Ну? — не дождавшись мгновенного ответа, фальцетом взвизгнул толстяк. — Не желаешь с нами разговаривать? А ты, я вижу, упорный… как те дикари, что сидят здесь уже второй месяц, и скоро, видно, сдохнут, ежели мы их допрежь того не повесим… А, господа?
Толстяк оглянулся на своих коллег, и все трое весело засмеялись, после чего военный, вздернув длинный породистый нос, вновь повернулся к пленнику и вальяжно махнул рукой:
— И что? Ты тоже собрался на что-то жаловаться? Так тут у нас есть алькальд, сеньор де Арадо… и наш священник, почтеннейший отец Маркос, тоже с удовольствием выслушает тебя. Все выслушают, — вояка недобро засмеялся. — Кроме меня! Я — комендант крепости, полковник Мигель д'Аргуэлья-и-Монца не склонен слушать разного рода висельников и авантюристов вроде тебя, подлый английский пес! Ты все услышал? А теперь — говори!
— Я счастлив, почтеннейшие сеньоры, что нынче нахожусь среди вас, — вспомнив уроки месье де Кавузака, молодой человек сделал шаг вперед и поклонился с такой галантностью, какая сделала бы честь любому версальскому щеголю. — Да-да, счастлив! Я и мои друзья жестоко пострадали от произвола узурпатора, этой проклятой самозваной свиньи — эрцгерцога австрийского Карла.
— М-ма-алчать! — чуть заикаясь, внезапно побагровел толстяк. — Не погань своим подлым языком царственную особу!
— Чего ты разорался-то, алькальд, — удивленно обернулся к нему полковник. — Он же Карла имел в виду — самозванца и узурпатора. И вообще — чего ты такой нервный?