Алькальд упрямо набычился и засопел:
— Так-то оно так, но… сегодня он Карла ругает, завтра — Филиппа. Никакого почтения к королям! Так, знаете, до чего можно договориться? Да и речь его… вы что, не чувствуете — он не испанец! Хитрая каталонская свинья.
— А ты что скажешь, святой отец? — комендант форта посмотрел на священника.
— А что я-то? — забеспокоился тот. — Я — как все.
Маленький, тощий, в мешковатой сутане, с каким-то дерганым отечным лицом, отец Маркос напоминал сейчас внезапно вызванного к доске двоечника, не знающего урок. Впрочем, судя по стилю общения, сия троица являлась давно сложившимся коллективом, спаянным, быть может, совместными пьянками, а скорее всего — хищениями казенных средств. А что? От метрополии далеко — при известном уме и наглости многое можно себе позволить, лишь бы только не зарываться.
— Еще раз повторяю — я и мои товарищи пострадали от режима узурпатора Карла, — веско напомнил Андрей.
— А ваш корабль? — снова взвизгнул алькальд. — Вы ведь под английским флагом шли.
— Просто снять не успели. А корабль мы захватили и шли в Сан-Агустин, надеясь обрести там покой и защиту.
— И почему мы должны верить твоим словам? — помолчав, осведомился полковник. — Есть рапорт капитана «Короля Филиппа» — это наш фрегат, — в нем все конкретно указано: шхуна-бриг «Санта Эулалия», каталонское, под английским флагом, в трюмах — черные африканские рабы. Куда их везли, догадаться нетрудно — конечно же в Каролину! Ну или в Виргинию, все равно — к англичанам. А что у вас там в пути приключилась свара — так это часто бывает. Просто не поделили будущие барыши.
— Но есть же судовой журнал! — в отчаянии выкрикнул Громов. — Вы записи-то смотрели?
Комендант крепости повернулся к алькальду:
— Да! Судовой журнал. Что там?
— Ж-журнал? — опять начал заикаться толстяк. — Д-да м-мои люди его и не смотрели. 3-зачем? П-просто некогда было. Ну с-сам подумай, Мигель, — как раз п-подвернулся п-покупатель — чего было тянуть? Смотреть там какие-то журналы… Мы с-сразу судно и продали, а не п-продали бы, так п-потом т-такой п-подходящий случай м-можно и целый год ждать!
— Ага, — полковник хмуро склонил голову — Громову показалось, что он вот-вот проткнет своим носом стол. — Значит, журнала никто не читал. И что теперь прикажете с ним делать? Верить всяким бродягам я вовсе не склонен.
— Да зачем им верить, Мигель?!
— Однако и казнить их было бы не совсем справедливо.
— Не нужно никого казнить, друзья мои! — в разговор неожиданно вступил священник. — Зачем казнить?
— Так что ж, отпустить? — не сдавался злюка алькальд. — Может, еще и денег им дать, так сказать — компенсацию?!
Отец Маркос покачал головой, посмотрев на своего собеседника с укоризной:
— Не надо ни отпускать, ни казнить. Что у нас, в форте да в городе работы мало? Ров надо копать — надо! А еще ворота ремонтировать, достраивать стену…
— Южный бастион неплохо бы починить, — обрадованно поддакнул полковник. — Ты что молчишь, алькальд?
Толстяк задумчиво скривился и вдруг улыбнулся:
— В городе работы хватит. Люди отстраиваются… да и я б свой домик расширил.
— Ну вот все и решили!
Облегченно потерев руки, сеньор д'Аргуэлья перевел взгляд на узника:
— Слышал? Так своим каторжникам и передай. Работать, работать, работать! Отрабатывать, так сказать, свой хлеб… пока до сезона дождей — а там поглядим на ваше поведение. Да! Не пытайтесь бежать — пристрелят, да, собственно, и некуда — со всех сторон болота да непроходимые заросли. Аллигаторы, змеи, немирные дикари индейцы. В общем, ты меня понял, Андреас Висельник?
Громов хмуро кивнул:
— Вполне.
— Тогда не смею больше задерживать. Стража!
И вот уже третью неделю подряд узники рыли крепостной ров, точнее сказать — углубляли старый, и работа была поистине каторжная — после трудового дня бедолаги просто валились с ног. Слава богу, хоть первые кровавые мозоли от лопат и кирок сошли, на их месте появились кожные уплотнения, стягивающие руку словно перчаткой. На рву трудились все — и ссыльные, и поселенцы — естественно, кроме детей и женщин, этим нашли другую работу — плетение циновок и камышовых крыш. Несколько дней назад Громов заметил невдалеке чернявого шкипера и — чуть ближе — старосту Симона. Оба, как и все, с киркою в руках, полуголые, загорелые, словно индейцы, из которых в камере остался один — самый молодой и выносливый — оба его сотоварища умерли и теперь были закопаны бог знает где, а скорее — просто выброшены в море или в ближайшее болото — аллигаторам на обед.