Марфа дулась целый вечер. А потом сама же собрала с мисок кусочки и накрошила Бедолаге похлёбку.
Странная была эта Марфа. Орала злобно, а делала по-доброму. Видно, непроглядная нужда сделала её такой. Своих четверых ребятишек она щедро награждала подзатыльниками и не менее щедро ласкала и жалела. Вечно она торчала у плиты. Варила и стирала, и беспрерывно обтирала руки о грязный передник.
Именно Марфа настояла на том, чтобы Степан отнёс мастеру присланный из деревни окорок.
— Не подмажешь — не поедешь.
И действительно, окорок возымел своё действие: Герасима взяли учеником в колодочную мастерскую Булгакова. Находилась она рядом с фабрикой «Скороход», и делали на ней колодки, по которым на фабрике шили башмаки.
Поначалу Герасима определили мальчиком на побегушках. Бегал он под навес лесопилки укладывать в штабеля буковые чурки. Потом бежал к рубщикам помогать колоть толстые круглые брёвна. Потом относил болванки пропаривать в паровом котле. Затем нужно было намыливать распаренные болванки и укладывать их сушить в клети. Всюду поспевай, а в награду — одни подзатыльники.
Когда наступала пора тесать из тех болванок заготовки, работы у Герасима ещё прибавлялось. Рубил заготовки самый сильный и меткий сапожник Харитон. Было страшно смотреть, как он, придерживая одной рукой болванку, строгал её острым, словно бритва, топором. Ни одного неверного удара, ни одной лишней стружки не спустит с деревяшки. Ну, а Герасим хватает на лету заготовки, прячет в мешки и только успевает убирать вокруг колоды стружку.
Брались рубить заготовки и другие. Но у них получалось хуже: много дерева шло в отходы, да и сами заготовки часто выходили кривыми и косыми. Уж никуда не годились, ими топили печь.
Однажды кто-то оставил у печи мешок с заготовками. А Герасима как раз снарядили печи топить. Мальчишка и побросал всё, что было в мешке, в огонь.
Но оказалось, что там, в мешке, были настоящие заготовки.
Как узнал про это мастер, схватил он Герасима за шиворот, снял с себя кожаный ремень и давай стегать мальчишку что есть силы.
Мастерская огласилась громкими воплями:
— Ой, пощадите! Ой, помилуйте!
Но мастер был неумолим. Да и другие сапожники помалкивали: раз виноват, по справедливости и бьют. Жаль, конечно, парнишку, но за вину должон терпеть…
Наконец вмешался Харитон. Он тяжело опустил свою огромную ладонь на мастерово плечо, не выпуская из другой руки топор.
— Ну, поизмывался и будя!
Мастер тут же отпустил мальчишку, и Герасим с проворностью мыши юркнул в тёмный угол за дровами. Там и просидел до вечернего гудка. Уходил домой со слезами. А пожаловаться было некому. Только уткнулся в тёплую Бедолагину шерсть и, всхлипывая, излил ей душу.
На другое утро Харитон усадил Герасима рядом с собой на низенькую липку — деревянную сапожную табуретку с парусиновым сиденьем. Сказал хозяину:
— Буду к колодочной науке парня приучать. Теперь, кто к нему заимеет претензии, пущай разбирается со мной.
Булгаков согласился.
— Но учти, — сказал он. — Раз взял помощника, сам ему и плати.
Так было всегда. Поэтому знающие рабочие не любили учеников: мало того, что выдавай ему свои профессиональные секреты, еще и плати ему из своего кармана. Они предпочитали видеть мальчишек на побегушках. А своё умение про себя держали. Сапожник Кузьмин так обычно говаривал: «Пошто бросать на ветер знания. Научишь тут всяких, а самого за ворота вышвырнут, как ненужного».
Но Харитон не побоялся взяться за обучение. Человек он был добрый, отзывчивый, и характер у него был щедрый.
Не поскупился он потратить на Герасима время.
— Сделаем из тебя заправского сапожника, — подмигнул он мальчишке. — За битого двух небитых дают.
Надел на Герасима длинный до пят передник с нагрудником из толстенной кожи. Вручил необыкновенно длинный тесак с ручками на обоих концах. Да ещё прибавил разных ножей и напильников целую кучу.
Показал он Герасиму, как ловчее держать заготовку, чтобы она одним концом упиралась в верстак, а другим — в кожаный нагрудник.
— Гляди: что нужное, оставить, а лишнее стесать.
— А с чего глядеть-то?
Харитон смутился. Он, опытный, знал колодку наизусть. А мальчишке нужен был какой-то образец.
— Тогда гляди, к примеру, на свою ногу…
Герасим тут же разулся и посмотрел: нога как нога — ничего в ней особенного нет.
— А чего на неё глядеть, — с досадой сказал он.