Они долго бродили вчетвером по тропинкам, собирали цветы, сидели на траве.
Напоследок братья сказали Ивану:
— Взяли б тебя в свою артель, так как заметили твоё необыкновенное старание. Да жаль: чужак ты нам.
— Так можно определиться и в сродственники, — заметил Иван, лукаво подмигнув Настеньке.
Вскоре он и вправду послал сватов к папаше Герасиму.
Свадьбу играли на троицын день. Собрались друзья. Сапожники подарили молодым разные нужные в хозяйстве вещи.
А папаша Герасим достал из кармана жилетки крохотный красный башмачок, чем немало удивил гостей.
И сказал:
— Не думайте, что это просто игрушка-пустушка. Достался он мне от сапожника превосходного и от человека замечательного. И думается мне, что есть в этой вещице сила необыкновенная. А может, чего и путаю я… — Старый колодочник немного помолчал, а потом добавил: — Только вот… знаю. Есть у генералов ордена. Награждают сановников всякими лентами и знаками отличия. Это вроде им за примерную службу. Ну, а как нашего рабочего брата отличить, коли он в первейшие из всех мастеров выбьется? Гривенник ему лишний заплатят?.. Дак ведь разве в единых деньгах счастье? Ты мне лучше почёт давай! Уважением награди! Я ещё боле буду стараться. Ан нет. Не придумали для сапожников сапожный орден.
Он откашлялся от такой непривычной ему длинной речи и, обращаясь к Ивану, сказал:
— Вижу я в тебе, Иван, сапожника толкового. Пущай тебе башмачок заместо ордена служит. Достоин ты!
Иван с той поры не расставался с башмачком…
— Ком ин! Выходи! — Резкий оклик оборвал Ивановы думы.
Проскрипел ржавый засов. В открытых дверях показались двое солдат. Ивана вывели на портовую площадь.
Над головой поднимался светлый полярный день. Водная гладь моря мягко серебрилась. На волнах, как всегда вперемешку, качались русские и иностранные суда. А на рейде, по-прежнему ощетинившись орудиями, замерли крейсеры.
Иван долго всматривался: всё хотел разглядеть свой тральщик у дальней причальной стенки. Однако ничего не смог увидеть. Неужели браточки так его и не дождались? Хорошо ещё, если успели до вступления интервентов уйти в открытое море. А может быть, их, бедолаг, уже разорудили?
Ивана под конвоем повели на английское сторожевое судно, пришвартовавшееся в порту прошедшей ночью. Он не ожидал, что встретит здесь столь представительное собрание: лейтенанты, помощник капитана, капитан, двое в штатском… В кают-компании на столике перед ними лежала пачка бумаг. Иван сразу определил: это были его документы.
Начался допрос. Офицеры спрашивали по- английски, переводчик переводил:
— Сколько угнал из порта кораблей?
— Куда вёз пшеницу?
— Где спрятал оружие?
Сорокин молчал.
Один офицер замахнулся на него стеком и, покраснев как рак, что-то громко прокричал по-английски. И сразу же заорал переводчик:
— Будешь отвечать или тебе мало вчерашней взбучки?
Иван повернулся к переводчику:
— А ты чего растявкался, прихвостень проклятый! Продался буржуям?
Переводчик, конечно, не стал переводить его слова.
Опять посыпались вопросы.
И опять Иван не отвечал.
Неожиданно заговорил по-русски сухопарый англичанин в пенсне. До сих пор он не принимал участия в допросе. Но Иван понял, что он тут главный.
— Я бывал в Петербурге, — сказал англичанин, сильно коверкая слова. — Это очень прекрасный город. Там много деловых людей. Мы тоже есть деловые люди. Будем говорить о бизнесе.
То, что он предложил, поразило Сорокина. Среди отобранных у Ивана бумаг был мандат, по которому Петроградский Совет доверил ему безгранично распоряжаться государственным имуществом и деньгами здесь, на Северном побережье. Сорокина назначили в Мурмане уполномоченным. И прямо указали в документе: «Всему, что Вы по сей доверенности законно учините. Совет Вам верит, спорить и прекословить не будет».
Вот англичанин и предложил:
— Мистер Сорокин, почему бы нам вместе не воспользоваться этим мандатом. Будет большой выгода нам и вам.
Кровь ударила Ивану в лицо.
— Во-о, выкуси! — Он вывернул кукиш под самым носом англичанина.
Тот презрительно поморщился. Снял пенсне и бесстрастно протёр стёкла.
— Своими бы руками давил гадов, какие зарятся на народное добро! — не унимался сапожник. — А ты, сволочь, хошь, чтоб я сам ворюгой сделался. Не выйдет!?
Чем больше распалялся Иван, тем спокойнее становился англичанин. Казалось, Ивановы оскорбления его даже не задевали.