Перес сдался на искренние и настойчивые уговоры.
— Хорошо, Даффи. Когда состоится построение?
— В десять тридцать. Значит, всего через полчаса.
— Я буду там. Так и передай Фентону.
— Спасибо, парень. Мы все так гордимся тобой!
Скаут похромал вокруг угла госпитальных бараков,
Сози — следом. Скоро он обнаружил то, что искал, — уединённое место у западной стены форта, где утреннее солнце могло согреть его застывшее тело. Присев неловко, сначала на одно колено, словно старая скво, он поудобнее опёрся о брёвна, пошарил рукой за пазухой и стал разглядывать маленький белый конверт. Когда наконец он открыл его, то принялся изучать написанное, наморщив лоб и время от времени водя по строкам пальцем. Губы его медленно двигались, повторяя каждое особенно трудное слово:
Дорогой Перес!
Я прошу Вас забыть всё, что было между нами. В ответ я обещаю, что никогда этого не забуду. Полковник Бойнтон и я собираемся пожениться сегодня, после построения в Вашу честь. Ах, Поуни, мы все так гордимся Вами! Я буду там сегодня и хочу, чтобы Вы меня видели. Я хочу знать, что в Вашем сердце — добрые чувства ко мне.
Ваша девушкавсегда будет помнить о Вас.
Скаут перечитал письмо трижды, каждый раз переворачивая его на другую сторону, словно надеясь обнаружить какую-то незамеченную приписку. Наконец вновь вложил его в конверт, сложив вдвое, потом вчетверо, очень тщательно.
Любопытная овсянка порхнула к нему с промёрзлой земли, усевшись рядом. Перес поглядел на неё, прикинул расстояние, решил, что слишком далеко; терпеливо дождался, пока оно сократилось. Кусок жевательного табака задумчиво переместился от одной скуластой щеки к другой. Как только ветер, освещение, дистанция и мишень совпали, Перес плюнул. Траектория тонкой струйки слюны была прямой, как полёт боевой стрелы. Точно! Ни капли не пропало зря.
Маленькая птичка хрипло пискнула, помотала оскорблённо головкой, рассерженно порхнула прочь. «Пусть это будет тебе уроком, — выговорил наставительно скаут, с трудом подымаясь на ноги. — Никогда не доверяй женщине — или полукровке».
Пехота, кавалерия, оркестр и знаменосцы описывали круг и поворачивали, двигаясь по вязкой слякоти парадного плаца. Позади Переса и Фентона сидели верхами капитаны Хауэлл и Тендрейк. За ними застыли безмолвные ряды героев форта Фарни.
На дальнем конце плаца располагалась другая безмолвная группа: женщины и дети, которые провели ту ужасающую неделю в пороховом погребе форта Фарни. Впереди всех, сияя рыжими кудрями на утреннем солнце, ждала Лура Коллинз, застыв и затаив дыхание.
И ещё одна группа смотрела на проходящие войска. Они сидели на корточках, ряд за рядом, завернувшись в одеяла; с неподвижными, как камни, глазами, сиу из агентства, которым разрешено было видеть разминку военных мускулов белого человека — вознаграждение за согласие на жалкие условия своего рабства.
Самая последняя, наименьшая группка, стоявшая на плацу, производила впечатление даже на сиу. На десять шагов впереди полковника Фентона и Поуни Переса сержант Орин Даффи неподвижно застыл, демонстрируя цвета штандартов 16-го пехотного полка и четвёртого кавэскадрона США. Позади Даффи с задрапированными в чёрное пустыми сёдлами стояли три кавалерийские лошади. Сёдла могли быть пусты, но имена, начертанные на них, никогда не забудутся. Майор Фил Стейси. Капитан Дж. К. Боулен. Второй лейтенант Баррет Драммонд.
Перес, глядя на всё это, видел перед собой одну только девушку с той стороны поля, с вьющимися по ветру рыжими волосами, с фигуркой, грациозной, как у лани.
Речь Фентона была сжатой. Он воздал должное героизму солдат и мужеству женщин форта Уилл Фарни, высоко отозвался о храбрости майора Стейси, отметил стойкость скаута Джона Переса и присовокупил к этому похвальное слово благородству и стати Малыша Кентаки, завершив всё искренней благодарностью в адрес полковника Бойнтона за успех военных действий.
После этого он вызвал Переса вперёд и быстро протянул ему длинный жёлтый конверт. В тишине, которая была столь ощутимой, что её можно было резать лопатой, Перес взял и мгновение нерешительно держал его. На конверте не было ни печатей, ни адреса, но внутри заключалось официальное признание его скачки, в самом деле присуждённое ему правительством из самого Вашингтона! Не диво, что Поуни Перес колебался, прежде чем распечатать его.
Наблюдая за ним, полковник Фентон находился в этот миг в не меньшем замешательстве, чем сбитый с толку Перес. Но если Перес был растерян оттого, что не знал содержимого конверта, Фентон переживал оттого, что знал его.
— Ну же, берите, — кривилась неловко его улыбка. — Это вам.
Скаут, сидя с высохшей левой рукой, безнадёжно повисшей вдоль тела, правой повозился с незапечатанным пакетом, наконец неловко раскрыл его. Внутри находились три купюры по сто долларов. И ничего больше.
— Примите поздравление, Перес. И всего наилучшего. И знаете, насчёт этих денег — я понимаю…
— Да, конечно. Я знаю. Не беспокойтесь вы об этом, полковник. — Каким-то образом ухмылка его вновь обрела свою силу. — Всё лучше, чем ткнуть в глаз кочергой. — В молчании, последовавшем за этими словами, он двинул лошадь через поле.
— Вот бедняга! — Подавленное проклятие Хауэлла донеслось до Тендрейка. — Что за дьявольский позор!
— В этом конверте лежали три сотни долларов, — пожал плечами бесстрастно его собеседник. — Вероятно, больше, чем он когда-либо видел. Он загуляет на них, как всякий полукровка, и, проснувшись, станет думать, что прекрасно провёл время!
Усмешка Хауэлла была едкой.
— Триста долларов — за человечью руку и ногу? За спасение полутораста жизней белых людей? За то, что сиу и шайены лишились величайшей победы, о какой могли только мечтать?
— Я могу ещё кое :что добавить к вашему «справедливому негодованию», — подбросил Тендрейк углей в жар его сарказма. — Двести долларов из этих денег — всего лишь зарплата, что ему причиталась за последнее время. Я сам выписывал документы. Правительственное постановление касалось только одной сотни.
В ответ Хауэлл резко вскинул правую руку к голове, салютуя отъезжавшему скауту.
— Ну а это к чему? — осведомился в раздражении Тендрейк.
— Это, — медленно промолвил его собеседников честь храбрейшего человека, какого я когда-либо видел, — белого, полубелого — всё равно.
Поуни Перес «въехал» в короткую историю форта Фарни в одиночестве. Точно так же он и выехал из неё. Его отбытие из форта Лоринг прошло столь же незамеченным, как и его появление. Даже погода, словно сговорившись создать видимость подобия, сгустила свинцово-серый фон снега, внезапно подкравшийся с гор Бигхорн, чтобы угрожающе скопиться позади флангов Ларами, быстро загасив яркое солнце плац-парада.
Капрал Сэм Бун подошёл к низкому крыльцу квартиры миссис Луры Коллинз, сутуля плечи на крепнущем ветру, постукивая каблуками, чтобы согреться.
— Прошу прощения, мэм. Я Сэм, э-э… то есть капрал Бун. Приятель Поуни, мэм. Он оставил мне этот конверт, чтоб вам передать.
— Пожалуйста, заходите, Сэм, — девушка взяла конверт, посторонилась, пропуская солдата. — Мистер Перес как будто скоро покидает форт?
— Он уже уехал, мэм.
— Ах, неужели? В такую бурю!
— Буря, да только не для него, мэм. Он ездил и в худшие. — Худощавый капрал глядел девушке прямо в глаза.
— Да, — зелёные глаза опустились. — Я знаю.
— Да уж верно, знаете, мэм.
— Я хотела повидать его. — Слова казались столь же мягкими, как и губы, произносившие их. — Он так внезапно покинул плац-парад. Я пыталась привлечь его внимание, но он не хотел смотреть на меня. Он не хотел смотреть ни на кого, Сэм. Что с ним случилось?