Вот как начал расправляться Сталин с тем элементом, который казался ему подозрительным.
Положение и режим содержания на баржах был ужасный. Каждый буржуй, который мог кормиться из дому, должен был кормить пятерых несостоятельных арестантов, а каждый офицер троих. У многих не оказалось средств на такие расходы: тогда арестованный лишался возможности питаться совершенно и приговаривался к голодной смерти. У катера, который отвозил им пищу, каждый день были душу раздирающие сцены. Приезжающие за пищей глумились, опрокидывали тарелки, выкидывали содержимое, ругали площадной бранью женщин и детей. Но самым ужасным зрелищем было зрелище перевода с баржи заключенного в тюрьму. — Это означало…
Утренний расстрел.
Вот в каких условиях жизни царицынцы ожидали в августе месяце своего освобождения.
Увы, это освобождение не пришло…
Очевидцы, удравшие из самой пасти управления большевиками Царицына, рассказывают, что в ночь с 17 на 18 августа н. ст. паника в среди большевистского управления войсками достигла высшего напряжения. По бывшему штабу округа, ставшему штабом Сталина, Минина и Ворошилова[12], бегали растерянные «красные», стратеги кто с чем. Никто не знал, что предпринять. Минин был за эвакуацию и сдачу Царицына. Только Сталин еще крепился и надеялся на агитацию в рядах наступающих казаков. Но тем не менее все было погружено на пароходы и в каждый данный момент все те, кто разграбил, разорил и будет продолжать свое злое дело разрушения нашей родины, собирались улизнуть от правосудия.
Сталин крепко надеялся на агитацию. Он частенько поговаривал в спорах о военном искусстве: «Это все хорошо, что все говорят о необходимости военного искусства, но если у самого талантливого полководца в мире не будет сознательного и подготовленного правильной агитацией солдата, то, поверьте, он ничего не сможет сделать с самым ничтожным по количеству, но воодушевленным революционером».
И Сталин, сообразно своему убеждению, не жалел никаких средств на пропаганду, на издание газет, на их распространение, на посылку агитаторов…
Наступление казаков кончилось… Рабочие грузолеса, воодушевленные агитаторами, выступили на фронт, и… многострадальный «красный» Царицын еще до сих пор продолжает сохранять это печальное название…
Ерман, Минин, Тулак и Ворошилов
Конец мая нового стиля. Наш специальный поезд, прибывший из Москвы, поставлен в тупик и до приискания помещений придется жить в вагонах.
Мы пошли знакомиться с городом. Приятное зрелище для только что изголодавшегося москвича. Горы хлеба, горы мяса, колбасы… Базар завален предметами довольствия, о которых в Москве позволительно только мечтать. Город оказался наполненным людьми в защитных одеждах. Вид самый боевой. В разных направлениях шныряют автомобили, поднимая тучи пыли.
Мы решили идти на Волгу. Посмотреть на ее ширь. В этот период Волга под Царицыном производит чарующее впечатление… Свыше двух верст шириною, без единой отмели, гордо катит она свои быстрые воды. Поражает только почти полное отсутствие движения. Через несколько дней, когда я поселился у местного городского деятеля и старожила, я узнал, что эта безжизненность Волги есть результат большевистского владычества и их способа управления водным транспортом.
Да и не одна Волга являла печальную картину разрухи и застоя. Вся торговля, некогда бившая ключом, замерла и одни только базары жизненных припасов, казалось, продолжали свою прежнюю деятельность.
Более длительное знакомство с городом показало, что большевизм еще не в полной мере обрушился на головы его обывателей: видны были приличные чистенькие квартирки, по бульварам прогуливался обыватель, еще не до смерти перепуганный, одним словом, внешние признаки городской жизни давали знать, что если жизнь течет не особенно нормально, все же обыватель дышит достаточно спокойно.
Итак, кроме значительного числа красноармейцев, крайне неряшливо одетых и без толку шатающихся по городу, Царицын в конце концов являл довольно мирную картину… Трамваи энергично катились, электричество ярко светило, водопровод давал воду, люди… а люди, как всегда были заняты своими повседневными вопросами и злобами.
После знакомства с городом пришлось знакомиться с вершителями его судеб.
Яков Зиновьевич Ерман — личность менее заметная, нежели Минин, но он скорее всех сошел со сцены, а потому будет удобнее разобрать его деятельность ранее других.
Он пришелец для Царицына. Его карьера началась с появлением большевизма. Он один из первых организовывал сопротивление наступлению каких бы то ни было врагов большевизма в городе.
Ерман начал свою карьеру на ораторской трибуне, где проявил недюжинные способности.
В конце мая и до начала июля, когда выстрел в затылок одного из его политических врагов прекратил его жизнь, Ерман занимал почти одинаковое по влиянию положение с Мининым.
В описываемый период эти два лица редко выступали совместно. Обыкновенно, когда один из них был в городе, другой находился в поездке и главным образом в Москве, где они оба были на особо хорошем счету в «совнаркоме».
Ерман, как я уже говорил в первой главе, был тип настоящего большевика и считался патентованным другом рабочих. Это, однако, не помешало ему, когда он затеял в середине июня, в виду прорыва казаками линии Грязи-Царицынской ж. д., мобилизацию рабочих французских заводов, отнестись к ним самым критическим и суровым образом, как только он увидел, что рабочие не особенно настроены беспрекословно выполнять его приказы, а симпатизируют эсэрам и тогда Ерман при помощи самых радикальных и провокаторских игр совершенно разоружил их организации и во все дальнейшее время относился к ним с большим предубеждением.
Будучи совсем молодым человеком, 25-26-ти лет, обладая завидной энергией, Ерман оказывал большое влияние на все дела Царицына и был действительно одним из столпов большевизма в городе.
Все репрессивные меры, до прибытия Сталина, всегда исходили от Ермана, и «буржуазия», а вместе с ней и все те, кто имел несчастье подходить под термин контр-революционера, испытали не раз на себе силу Ермана.
По настоящему положению Ерман считался военным комиссаром Царицына, но в этой области, кроме нескольких неудачных попыток устройства мобилизации на чисто новых началах «Красной армии», его деятельность дальше не пошла.
Смерть свою он нашел на одном из рабочих митингов, где его высокомерное обращение с рабочими-грузчиками вызвало недоразумение, во время которого кто-то выстрелом в затылок убил Ермана.
Тело убитого Царицынского трибуна прибыло на траурном пароходе. В день похорон все магазины и правительственные учреждения были закрыты. С парохода было взято на особый катафалк и в течение свыше двух часов возилось по всем улицам города. Но самым исключительным образом вылилось внимание почитателей в том, что все венки, находящиеся в городе, были реквизированы, а когда для желающих таковых не хватило, то они, не задумываясь, отправились на кладбище и обобрали все венки с буржуазных могил, не стесняясь, украсили ими гроб и могилу, часто не сорвав старых лент.
В момент опускания тела в приготовленный для него склеп, в городе поднялась такая пулеметная и пачками стрельба, что свыше четверти часа стоял неумолчный гул от выстрелов. Между тем, на Волге по данному сигналу все пароходы принялись давать самые разнообразные и часто столь заунывные свистки, что казалось тысячи диких громадных животных ревели и выли в бессильной простой злобе. Ермана не стало. Пылкий трибун, достаточно яркий оратор, игравший значительную роль в жизни «красного Царицына», сошел со сцены.
12