VIII
Веснушки на Ленькином лице не исчезали круглый год. Когда его дразнили, Ленька отшучивался:
— Какие же это веснушки? Это я загорал через решето! Попробуй, если завидно.
Глаза его, большие и зеленые, смешливо щурились. Все-таки хорошо жить на свете! Особенно когда погода стоит солнечная, когда в руках твоих экипаж, когда ты знаешь, что тебя ждут, тобой интересуются.
Возить днем в городе, кроме пьяных офицеров, почти некого, одно лишь развлечение: кинематограф. На Николаевской фильмы крутили постоянно, не взирая ни на какие события. Даже в день падения монархии с успехом шла «Сонька золотая ручка». Седьмая серия. Еще, говорят, восьмая есть. Да вот до Оренбурга еще не дошла…
Ленька шел насвистывая и размахивая руками, посредине улицы Лениво лежала серая пыль, чуть ли не полуметровым слоем покрывающая улицу, даже вслед проскакавшему казаку не поднялось ни облачка. Дома казались заспанными: ставни открывались редко. Ленька подходил к двухэтажному зданию и замедлял шаги, зайти в больницу или не заходить? Все равно не пустят; ведь прошлый раз он так просил, а все-таки не пропустили, хорошо, что арбуз приняли. А сейчас и передачи нет. Как-то неудобно с пустыми руками идти к такому человеку. Вон как расспрашивали о нем Коростелевы! Важный, видать, человек.
Размышляя, он вошел в приемный покой. В дверях мелькнул халат.
— Чего тебе?
— Цвил… линга мне…
— Нету его! — это был не Петр Петрович, а другой, толстый, злой доктор. Он не стал больше ничего объяснять, толкнул жесткой ладонью в спину: иди, иди! И Ленька вышел.
— Что-то тут не так. Не мог же он так быстро поправиться… Нет. Не мог, конечно. Где же он? А, верно, его перевели в Александровскую больницу! Конечно, к своим ближе…
До Александровской недалеко: можно добежать минут за пять. И Ленька побежал. Конечно, можно было идти, но дело в том, что эту дорогу он обычно старался миновать. Года три назад, здесь, рядом с собором, жандармы избили отца. Тогда Леньку держали дома. А на улицах рабочие шли на маевку. Помнится: в группе отца были Коростелевы. Им тоже досталось: у Александра Алексеевича вся спина в багровых рубцах. Рубаху ему пришлось выбросить. На другой день Ленька ходил на то место: вот оно… Теперь тут пыль да битый кирпич. А тогда дня два можно было видеть темные пятна… Не сохнет кровь… Неделю цельную в главных железнодорожных мастерских жандармы вертелись… Нет, не любил здесь ходить Ленька… Но куда ж денешься. Не обходить же вкруговую?
В Александровской больнице доктора Войцеховского не было. В приемной никто о Цвиллинге ничего не знал.
…Ленька медленно брел вдоль Николаевской. У кинематографа «Люкс» толпились люди. Над солдатскими фуражками и черными рабочими кепками вились аршинные красные буквы:
«Вера Холодная в фильме «За каждую слезу по капле крови».
— Ого-го! — присвистнул Ленька. — Видать, мировецкая фильма, даже солдаты привалили. Холодная — она кого хочешь привлечет.
— Ты куда? — преградил ему дорогу высокий розовощекий гимназист. — Сегодня кинематограф закрыт: Совет заседает. Важный вопрос.
Ленька хотел было обругать гимназиста, но увидел Цвиллинга. Тот пробирался через толпу вместе с дядей Васей Мискиновым. На Цвиллинге была все та же гимнастерка, солдатские брюки, ржавые от старости сапоги. Только на голове красовалась новая желтая вязаная шапочка из верблюжьей шерсти.
— Важный вопрос? — насмешливо переспросил Цвиллинг. — Очень. Очень важный: поедет ли Скобелев во Францию или не поедет? Очень своевременный вопросец…
Вокруг засмеялись. Гимназист покраснел.
— А если вопрос поставить: ехать солдату домой иль не ехать и проливать кровь за батюшку царя, которого, увы, нет? — Цвиллинг оперся о плечо Леньки, подмигнул: узнал, значит. — Давайте же заседать, а хлеб сам расти будет. Или помещиков попросим: мы воевать будем, а вы нашими делами дома у нас займитесь? А то нам некогда, мы о Скобелеве печемся.
Мискинов покрутил усы и взорвался смехом, махнул рукой и гимназиста будто смело от дверей.
— Народная власть, говорят, заседает? — громко спросил у Леньки Цвиллинг и прищурился, — Совет же мы все избирали — значит народная власть. Верно?
За спиной Цвиллинга отозвалось несколько одобрительных голосов. А он продолжал, сжимая плечо Леньке.
— А раз Совет наш, что же мы здесь за дверями, как бедные родственники топчемся?
На Цвиллинга напирали, он повернулся к дверям, дернул за массивную бронзовую ручку.