— Вставай! — услышал Ленька, будто сквозь барабанный бой, так гулко стучала кровь в голове. Он с трудом повернулся: в нескольких шагах двое солдат с расплывчатыми лицами держали казака. Они подталкивали его.
— Айда, айда, дурень!
— Средь белого дня…
— Пуститя, — хрипел казак.
— Брось, проспишься и…
— Барышня-то видать из благородных.
К лицу Леньки прикоснулись легкие дрожащие пальцы. Ленька отвернулся от уходивших солдат и увидел белое лицо Евы. Мокрые испуганные глаза, ямочку на подбородке.
— Больно, родненький?
Он приподнял голову. Хотел ответить, но губы не послушались.
— Не надо, — Ева вытерла его лицо платочком. Маленький платочек стал ярко-красным от крови, — как же так можно, а?
И она разрыдалась. Ленька поднялся, сел рядом с ней и погладил ее теплые светлые волосы.
— Что ты, — разлепил Ленька спекшиеся губы, — ну, что ты…
Ленька попытался поднять ей голову, но Ева упорно прятала лицо. И он отодвинулся, сжался, замер. Как же он сразу не понял? Ведь ей стыдно сейчас смотреть на него, вообще на всех людей. Стыдно из-за этого пьяного нахала. Из-за того, что может быть на такой солнечной и красочной земле такое вот — грязное и страшное…
Когда Ленька видел, как часто те, кого он возил, приставали к женщинам, то это были другие женщины, Да и все было другое, не касавшееся его. Иногда было даже любопытно, иногда противно, а большей частью безразлично. Ленька старался вообще не обращать внимания на то, что творилось за его спиной… Но то было всегда за спиной… Неужели для того, чтобы хорошо понять что-либо, надо, чтобы все это произошло с тобой? И чем дольше думал Ленька, чем больше осознавал то, что произошло и что — самое ужасное — могло бы еще произойти, он становился все злее, все ожесточеннее.
— Вставай, — тронул он Еву, цепко взял за плечи и поднял ее, — что ты в самом деле: ушли они. Ну, ничего же не… Ну, забудь и все!
— Ага, пошли вниз, — сквозь слезы улыбнулись и оттаяли ее глаза, — пошли к Уралу.
От реки тянуло сыростью. Сиреневая рябь шла по воде.
— Спасибо тебе, — тихо шепнула Ева и неловко, быстро поцеловала Леньку в щеку. Он смущенно отвернулся, отошел к камню и, встав на колени, начал умываться. Коленям от камня было больно. Но Ленька будто не замечал боли. Умывался он долго. Прислушивался: рядом плескалась Ева. Затем он подошел к ней:
— Зубы целы, а остальное — чепуха.
Ева кивнула и показала себе на шею — там у бьющейся жилки алела царапина.
— Хорошо, если мама не заметит…
— Скажешь веткой поцарапалась. Эх, был бы камень или палка под рукой, я бы этому гаду дал!
Ленька скрипнул зубами. Из рассеченной губы выступила кровь. Ева протянула платок. Он был в крови.
— Что же не постирала? — удивился Ленька. — Постирай.
Ева расправила платок и подняла над головой:
— Видишь: твоя и моя кровь смешались… Мы его сохраним?
— Сохраним, — согласился Ленька.
XII
Цвиллинг и Мискинов спрыгнули у водокачки, когда медленно тащившийся поезд только притормаживал. От вагонов, стоявших на запасных путях, отделились две тени. Мискинов пригляделся.
— Свои, — сказал он, кашлянув в кулак, — Семен и Михалыч идут.
Обнялись. Цвиллинг развел руками:
— Вот прибыли. А я так домой и не успел заехать. Черт бы побрал этого Дутова! Разбивает семейное счастье…
— Пошли скорее, — поторопил Бурчак-Абрамович, — опасно…
— Как там, в Питере? — не удержался Кичигин, — говорите, не томите душу!
— Всему свое время, — остановил его Мискинов, — а пока, знакомьтесь: товарищ Цвиллинг — советский губернский комиссар. Вот и наша власть…
— Наша? — вскинулся Кичигин, — власть у Дутова! А мы все выжидаем. Все чинно, благородно! Скоро всех нас переловят и крышка власти…
Кичигин был красив: синие глаза, черные волосы. И вдвойне красив, когда горячился.
— Да не кипятись, Семен, — улыбнулся Мискинов, — супротив штыков с глоткой не попрешь. Вот скоро прибудет к нам Петр Алексеевич…
— И опять — заседания, митинги, разговоры? — Кичигин развел руками, — агитация одна…