— Пусти, я сам, — Ленька осторожно взял голову Евы, тонкая белая шея бессильно надломилась.
— Уходите, мы сами, — подошел Бурчак и красногвардейцы вышли из комнаты, — погоди, Ленечка, я носилки пододвину…
Они вынесли Еву из комнаты. Прошли коридор: Спустились в ресторан. Вышли на улицу к ожидавшим подводам. На пустой подводе сидел Санька. Красный шарф вился вокруг его худенькой шеи. Ленька посмотрел на Саньку и тот понял: он слез и помог Леньке положить Еву посередине. Они решили, не сговариваясь, везти ее одну. Пусть ей будет свободно… Она так любила простор… Ленька поправил Еве руки. Они были неловкие и тяжелые. И тяжесть заливала ее матовое лицо, сковывала губы. Они уже не скажут больше: здравствуй, родненький… Они не успели сказать даже прощай…
XXXIV
Их хоронили на другой день. Всех вместе. Всех 128 погибших во время налета. Их несли на плечах через весь город. Всех положили в одну могилу. Они ушли туда, оставив живым свою боль, свою мечту и память.
Степной упругий ветер бился в ярко-красных знаменах. В этот день Ленька был зачислен в красногвардейский отряд и получил боевую винтовку. С этой винтовкой он и стоял в почетном карауле у братской могилы. Стоял целый день, не сменяясь.
И так же, не сменяясь, светило в бездонной синей эмали солнце. Ласкало первым теплом почерневшие от горя Ленькины щеки.
Висело неподвижное солнце, плавясь над застывшим городом, торопясь излить на него запоздавшее свое тепло. Воздух настаивался сочными запахами оттепели. Все вокруг дышало теплым снегом и еле уловимо пахло подсолнушком.
