Заслуживает внимания тот эмпирический факт, что народ осознавал негативные социальные и культурные последствия невежества, культивируемого правящей элитой Российской империи. Это выразилось в требованиях крестьян к самодержцу Николаю II и правительству Российской империи о необходимости развития доступной народу системы образования168. Народ осознавал значение образования для улучшения и повышения уровня своей жизни, понимал его значимость для инноваций, адекватных вызовам начала XX столетия.
Второе различие коренится в области экономики и политики. В свое время известный русский мыслитель, экономист, социолог и публицист П.Б. Струве писал о том, что историческая проблема совершившейся в России политической и социальной революции требует разъяснения следующих вопросов: «Как получилось, что в России произошла революция, острие которой оказалось обращенным против собственности? Почему и как такая революция могла восторжествовать, и к чему это торжество привело?»169. Эти вопросы по своей сути относятся к проблемам исторической социологии, ключом к первому из которых, согласно П.Б. Струве, является господство в русском образованном слое как разновидности буржуазии социалистического мировоззрения, тогда как в сознании народных масс отсутствовали привычки и идеи собственности. В данном случае схвачена одна из характерных черт своеобразия траектории развития Российской империи, своими корнями уходящая во времена становления Московского государства.
Британский историк Н. Дэвис следующим образом характеризует возникновение данной фундаментальной черты российской цивилизации: «В течение двух столетий после монгольского нашествия московские князья выходят на историческую сцену и занимают постепенно ведущее положение. Сначала подкупом и предательством они одолевают бесчисленных Рюриковичей во Владимиро-Суздальском регионе. Они завоевывают право на наследственный титул Великого князя Владимирского с 1364 г. Затем, заискивая перед ханом Золотой Орды, получают ярлык как главные сборщики (в пользу монголов) дани и отныне ответственны за уплату и взимание задолженностей со всех других князей… Повсюду в лесной глуши появляются монастыри, превращаясь в новые центр торговой и территориальной экспансии… Москва была патримониальным государством par excellence, где с полным пренебрежением относились как к княжеским подданным, так и к их собственности»170. Ключевыми понятиями здесь являются «патримониальное государство» и «пренебрежение к подданным и их собственности», которые придают своеобразие траектории развития российской цивилизации.
Прежде всего, это своеобразие проявилось в развитии экономики России, которую известный французский историк Ф. Бродель квалифицирует как квазиавтономную мир-экономику. Он пишет о ее специфике в эпоху патриархальной империи следующее: «В таких условиях, если Россия оставалась наполовину замкнутой в себе, то происходило это одновременно от громадности, которая ее подавляла, от еще недостаточного населения, от его умеренного интереса к Западу, от многотрудного и без конца установления ее внутреннего равновесия, а вовсе не потому, что она будто бы была отрезана от Европы или враждебна обменам. Русский опыт – это, несомненно, в какой-то мере опыт Японии, но с той большой разницей, что последняя после 1683 г. закрылась для мировой экономики сама, посредством политического решения. Тогда как Россия не была жертвой ни поведения, которое она бы избрала сознательно, ни решительного исключения, пришедшего извне. Она имела тенденцию организоваться в стороне от Европы, как самостоятельная мир-экономика со своей собственной сетью связей»171. Функционирование России как мира-экономики уравновешивалось более в южном и восточном направлении, чем в северном и западном. Если Восток путем приобретения готовых изделий стимулировал развитие экономики России, то Западу нужно было лишь сырье. Вполне естественно, что патриархальная империя России скорее ориентировалась на Восток, нежели на Запад, что в ней протекали противоположные европейским социально-экономические процессы.