-- Какой Мордред? -- переспросил второй голос, -- я не помню никакого Мордреда.
-- Точно, -- согласился первый, -- Мордред жил за двести лет до тебя, но ведь и Донован не раньше. Или ты имел ввиду другого Донована?
-- Что-то я совсем запутался, -- устало вздохнул второй голос, -- я говорю про Донована, что жил при графе Эрике.
-- Нет, тогда я не знаю такого. Да и графа Эрика тоже не припомню. Ну да ладно.
Алан открыл глаза. Прямо перед ним пылал большой камин.
-- Смотри-ка, у нас гость, -- заметил первый голос, -- юноша, как ты себя чувствуешь?
Фостер повернул голову. Рядом с ним в деревянных креслах с высокими спинками сидели два человека. Говоривший, седой старик, приветливо кивнул ему. Второй же, высокий и хмурый был смутно знаком Алану. Он постарался припомнить, где же он мог его видеть и вспомнил. Перед ним сидел сам герцог.
-- Не знаю, -- произнес удивленный Фостер.
Только сейчас он заметил, что тоже сидит в кресле и главное -- тело было опять его, настоящее. И он вспомнил об Ингрид. В голове Алана быстро пронеслась та ужасная сцена. Но затем его ум вновь затуманился. На душе стало спокойно и тихо.
-- Не робей, -- усмехнулся в густую бороду старик.
-- Боюсь, я помешал вам, -- сказал Фостер.
-- Что ты, мы ждали тебя, Алан, -- проговорил старик, -- вам двоим многое предстоит обсудить, прежде чем...
Он многозначительно посмотрел на Эдмунда.
-- Алан Фостер, я не буду говорить о бремени и ответственности, осознание всего этого придет к тебе само, если еще не пришло. Сложилась какая-то странная традиция, не спросив согласия, наделять силой. Но если ты здесь, значит, выбор уже сделан.
Традиция, выбор, бремя -- все это крутилось в голове Фостера, пока не сложилось в одну простую мысль -- теперь он герцог.
-- Вовеки веков, -- усмехнулся старик, -- стало быть, Алан, ты теперь Эдмунд, а ты, Эдмунд -- вольный дух!
Эдмунд встал и подошел к Фостеру. Он протянул руку и Алан, вставший в ответ, пожал ее. Едва Алан коснулся ладони герцога, как в его голове закружились призрачные образы, подобные множеству картин, выложенных на суд зрителя. Юность, сила, надежда, красота, храбрость, любовь, война, решимость -- все это пронеслось перед глазами Фостера. Он отчетливо видел, насколько была прекрасна молодая Маргарет, чувствовал вкус вина и боль раны. Он видел тот день, когда некто заговорил с Эдмундом, единственным выжившим на всем, казалось, бескрайнем поле боя. Его мучила жажда и он, под палящим солнцем, склонился над небольшой лужицей кристально чистой воды, неизвестно откуда взявшейся у самых его ног. Ее прохладный вкус, разливающийся по всему телу и вновь сражение. Он видел искаженные лики поверженных демонов. Теперь он был уже неуязвимым воином. Он слышал стоны и проклятья, сменившиеся ликованием толпы. Вот уже выкрикивают его имя: "Эдмунд! Эдмунд!". Он вернулся к супруге. Счастливая жизнь, омраченная безжалостным ходом времени. Трудные решения, тяжелые мысли, а потом вдруг сменяющие друг друга картины потеряли цвет. Они стали серыми и однообразными. Мысли замедлились и вот он уже сидит в чертогах Юргена. Еще мгновение и Алан отчетливо увидел свое лицо, напряженно смотрящее ему в глаза. Юноша понял, что с этого момента он больше не Алан Фостер. Твердая рука отпустила руку нового герцога.
-- Да, -- протянул Юрген, -- признаюсь, я представлял себе это как-то иначе.
Эдмунд прошел в свое кресло и сел, вытянув ноги к огню.
-- Я тоже, -- сказал Эдмунд, -- но так даже правильнее, верно?
-- Согласен, -- произнес нынешний герцог, -- иначе и быть не могло.
Его взор был устремлен на огонь. Картины постепенно улеглись в голове и теперь он ощутил всю тяжесть правления.
-- Вспомнил! -- неожиданно воскликнул Юрген, хлопнув себя по колену.
Эдмунд и новый герцог удивленно посмотрели на него.
-- Граф Эрик жил около ста тридцати лет назад и у него был такой писклявый голос!
Глава 26
Всю ночь Клод не сомкнул глаз. Чистенькая, пустая комната с деревянной скамьей и крохотным оконцем угнетала его. Он думал об Ингрид. Что это еще за великая тайна и почему темнила-магистр отослал даже Олафа, который, как понимал Клод, был далеко не последним человеком в ордене? Опять же, Клод был абсолютно один. Для человека, привыкшего к веселым или, по крайней мере, шумным компаниям, внезапная тишина становилась попросту невыносимой. Устав лежать на жесткой лавке, он начал мерить комнату широкими шагами. Один -- с Ингрид все будет хорошо, два -- вынут ли они Алана, три -- интересно, чем занят Олаф, четыре -- все же нужно было остаться с Ингрид, пять -- скорее бы их всех увидеть. На шестом шагу Клод разворачивался и начинал идти в другую сторону.