Было уже около часа, и из всех экспозиционных залов открыты были лишь сортир, бар и еще одна — довольно просторная — комната, в которой и происходила акция. Гашпер еще попробовал поторговаться за билеты, но наконец это прекратил, мы заплатили, сколько от нас требовали, и, минуя бар, вошли в наполненную меломанами комнату. Возле стены справа стояла женщина с радиомикрофоном и пела. На стену рядом с ней проецировался мультипликационный фильм ее производства. Музыку и слова, как я понял, написала тоже она. Думаю, что и к перестройке вокзала, а заодно и к свержению Берлинской стены она тоже руку приложила. Женщина пела под фонограмму, в то время как на белом холсте киноэкрана тяжело двигались какие-то животные, появлялась безобразной внешности бумажная принцесса, потом такой же принц, между ними что-то там происходило; женщина пела долго и упорно, и в какой-то момент мы просто не выдержали и пошли в бар. Гашпер негодовал и требовал вернуть ему деньги. Но пара билетеров, всучивших нам перед этим билеты, уже предусмотрительно упаковалась и исчезла в недрах Гамбургского вокзала. Мы были их последними клиентами. Оставалось вернуться в бар, где уже сидели с два десятка разуверившихся, как и мы, меломанов и печально бухали.
— Хорошо, что она не танцует, — продолжает негодовать Гашпер. — И кто все эти мудаки, которые ее слушают?
За соседним столиком смеются. Мы оглядываемся и видим седую женщину, которая держит в руке стакан сухаря и, похоже, целиком нас поддерживает. Два пустых стакана уже стоят рядом на ее столике.
— Коллективная мастурбация, — говорит ей Гашпер, как бы здороваясь, — не правда ли?
— Правда, — говорит женщина, встает и, нетвердо двигаясь, пересаживается к нам.
Зовут ее Нина, она говорит, что попала сюда случайно, что попробовала было досмотреть мультик до конца, но ничего не вышло. Мы ей нравимся, говорит она. Особенно ей нравится Сильви. Нина ее откровенно клеит, поддерживая одновременно разговор из Гашпером, из которого просто прет бурная лекция на всяческие отвязные темы, Гашпера хлебом не корми — дай потрындеть, ему не художником надо было стать, а лектором, читал бы лекции люблянским студентам, скажем, об атональной музыке.
— А это Сара, — говорит Нина, — мы с нею дружим.
Сара подходит от барной стойки, держа в руках еще два стакана сухаря. Она младше Нины вдвое или даже втрое, похожа на одну мою львовскую знакомую, у нее чуть припухшее от бессонницы и алкоголя лицо, зеленые глаза и длинные светлые волосы. Нина начинает ей объяснять, что вот, мол, юные представители славянской культуры, меломаны так сказать, тоже обломались и не смогли до конца досмотреть этот чертов мультик, как и мы с тобой, девочка, но они клевые, говорит она и показывает на Сильви. Гашпер продолжает болтать, и в какой-то момент Сара теряет ход его мысли, оборачивается ко мне и говорит, что очень устала, так как в последние два дня делала что-то такое очень важное и потому почти не спала. «Я тоже занимаюсь искусством», — говорит она. «В самом деле? — спрашиваю. — А чем именно?» «Ну, я делаю всякие проекты, — говорит она неуверенно. — А как тебя зовут?» «Серж. То есть Сергей». «О, у вас это очень популярное имя!» «Да, — говорю, — у нас там каждый второй — Серж». «Нам нужно еще раз встретиться, например в Вене». «Оставь адрес, — говорю, — я могу написать тебе письмо». Сара долго копается в карманах своей джинсовой куртки, наконец находит какой-то клочок бумаги, с одной стороны на нем размещена реклама курсов катехизиса, другая сторона чистая, там она и начинает писать. «Ага, — говорит Нина, — я тебе тоже оставлю адрес». И дает свою визитку. Я читаю адреса на карточке и на бумаге, исписанной Сарой. В принципе, это один и тот же адрес, но фамилии разные. «Хорошо, — говорю, — я напишу вам два письма».
В это время соседние двери открываются, и оттуда выходит уже знакомая нам певица с радиомикрофоном, а за нею, как крысы из подземелья, косяком движутся зрители. Перед дверью, отделяя их от бара, где сидим мы все, стоит ширма. Певица заходит за ширму и приседает, зрители остаются с той стороны и, в отличие от нас, ее не видят, видят только ширму. Сев на корточки, певица поет в свой радиомикрофон еще минут десять. С этой стороны на нее смотрят двадцать пар осуждающих нетрезвых глаз. Публика с той стороны покорно ждет. Наконец она заканчивает, и ее начинают поздравлять. Кое-кто с ней даже целуется, хотя она сильно вспотела от продолжительного пения и, думаю, целовать ее неприятно. Впрочем, как и слушать.