…могло быть потом. Потом могли быть два часа омерзительнейших звуков, вконец обезображенных электроаппаратурой, всякими там динамиками и примочками, как это бывает, потом могли начаться настоящие отношения, когда бесплатные напитки заканчиваются, а остановиться уже никто не может, и главное — не хочет, вот в этом месте в этот момент коварный змей-искуситель и вползает под барную стойку за прилавок между пузатых темных бутылок со скотчем и водярой и оттуда хитро подмигивает всем присутствующим, будто нашептывает — давайте, чуваки, оттянитесь, хули там, богословы, не останавливайтесь, ни в коем случае не останавливайтесь, иначе это для вас очень плохо кончится, слышите, как лажают эти придурки в кирзовых сапогах? Эти ебаные австрийские панки, которые считают, что схватили своего долбаного господа бога за бороду, слышите, как хрипят их колонки? Если вы сейчас остановитесь, это хрипение будет продолжаться вечно, оно останется в ваших головах, и из вас уже не выйдет никаких богословов, из вас даже экономистов не выйдет, будете ползать как слизни от супермаркета к супермаркету, покупая теплое пиво в банках, — шепчет своим коварным голосом этот чертов демон, и все его слушают и набираются, и все это продолжается до тех пор, пока этот самый вокалист (ха-ха) не выдерживает, цепляется за какие-то провода и летит прямо в зал под ноги богословам и макроэкономистам, и это воспринимается как призыв к братанию на этом немецком фронте нашего бытового алкоголизма, я подхожу к музыкантам, и мы быстро знакомимся и говорим про погоду, шоу-бизнес и студенческую солидарность, и я обещаю сделать им концерт у себя на родине, говорю, что им там будет интересно, там по улицам до сих пор ходят настоящие живые гэбэшники, их даже можно потрогать, если вдруг возникнет такое желание, кое-кто — уверяю я их — этим постоянно и занимается, музыканты рвут на себе бутафорские армяки, хорошие парни, мы обмениваемся адресами, визитками и номерами кредиток и, толкаясь, выходим из клуба, таща на себе их аппаратуру. Гитарист, имени которого я запомнить не могу, там слишком много шипящих, ведет меня за собой, сейчас, говорит, мы пойдем домой к моему брату, у него сегодня праздник, и мы должны его поздравить, и ты пойдешь с нами — у нас есть одно свободное место, и это звучит так, будто он предлагает мне последнюю — случайно не занятую — вакансию на отпущение грехов у папы римского, так что отказываться просто бессмысленно, и мы все пробираемся сквозь многотысячную толпу веселого народа, неся на плечах колонки, гитары и вокалиста, такой натруженный марш-бросок в толпе богословов и макроэкономистов, где-то сбоку начинается ряд подтопленных экологических сортиров, из крайнего слышны блевотные звуки, кого-то рвет, и только по едва уловимым и едва различимым вибрациям я узнаю голос Берни — своего друга и учителя, для которого эта тридцатилетняя война все никак не закончится…