С утра хозяева зашли ко мне попрощаться. Было еще совсем рано, и в сумерках их очертания терялись и расплывались. На них была походная одежда, армейские ботинки и странные туристические шлемы, в которых они были похожи на двух безумных геологов, ищущих на задворках баварских квартир нефтяные скважины, или на двух миссионеров, чьи запасы провизии, а разом и коней с погонщиками сожрала стая тупоголовых, лишенных чувства юмора аборигенов, и они теперь продираются назад сквозь тропики и овраги, отбиваясь от москитов, коренного населения и аллигаторов, или на двух фермеров, которые у себя на приальпийских плато выращивают коноплю, пользуясь вечным туманом и полицейским похуизмом, а тут собрались проверить свои озимые. Словом, я их сначала не узнал. Чужая квартира все-таки, я сначала подумал, что снова какие-нибудь земляки приехали, а то и просто перешли пешком польско-немецкую границу и теперь будут ближайшие три дня праздновать пусть и локальную, но все равно приятную победу над вермахтом. Мы уходим, сказали они мне, будем в понедельник утром, вот тебе ключ, если не дождешься нас — брось его в почтовый ящик на крыльце, рекламу не бери, трубку не снимай, с соседями не ссорься, если поссоришься — полицию не вызывай, и им тоже не давай вызывать, вообще, чувствуй себя как дома, а мы привезем фотки и тебе покажем — говорят они напоследок, протягивая мне ключ и белую бумажку. Что это? спрашиваю. Телефон аварийной газовой службы, говорят они и исчезают в сумерках.
Снова заснуть я не могу, поэтому встаю и начинаю шататься по дому, рассматриваю пожелтевшие от времени и бытовой химии ванны, живопись на стенах в коридорах, книги на креслах, посуду на полу, на кухне нахожу чайник и ставлю его на плиту, старую такую, клевую, всю в жире и крови, большую кровавую газовую плиту. Она у них тут как домашнее животное, и они ее, похоже, любят, хотя и не моют. Постепенно начинает вонять газом. Я выключаю огонь, собираю свои вещи, выхожу из дому. Дождь зарядил надолго, чудесная погода для прогулок и размышлений о чем-нибудь хорошем — я бросаю ключ в почтовый ящик и иду в город.
У тех немногих смельчаков, жителей больших задымленных мегаполисов на восток от Атлантического океана, одиноких, довольных жизнью мужчин и женщин, которые в это дождливое утро выбираются в городские парки, хороший шанс приблизиться к небесам, стать к ним поближе, поскольку небеса сегодня просто просели под весом воды и тянутся низко над мокрыми деревьями, словно живот какой-то ящерицы, почти над самой поверхностью города, над рекой и парковыми дорожками, по которым упрямо бегают промокшие насквозь несчастные клерки, и только взлохмаченные псы жизнерадостно облаивают это брюхо, которое вываливается на них сверху, пока их хозяева ковыляют за ними по стриженой траве в прозрачных дождевиках, похожие на пограничников или на охранников — на охранников мокрой стриженой травы. Любой город, независимо от уровня его достатка или экологического состояния, на выходные изменяется. Изменяется его дыхание, оно словно сбивается, с улиц и кофеен исчезает кумарный миддл-класс, становится тихо и спокойно, нечем заняться, некуда пойти, хочешь — катайся себе в пустых автобусах — от конечной до конечной, хочешь — разглядывай рекламу и архитектуру, хочешь — переходи улицы на красный свет, все равно ни один мудак тебя сегодня не собьет, потому что все мудаки поехали на озера пить вино и жрать сандвичи, а в городе остались разве что полицейские и футбольные фанаты, и еще неизвестно, кто хуже.
Во второй половине дня я пошел на вокзал, сушиться и планировать свое ближайшее будущее. Можно сегодня просто поехать в Берлин, переночевать там на вокзале и уже оттуда выдвигаться, куда мне надо. Можно переночевать на вокзале здесь, завтра добраться до Берлина, ну и так далее. Словом, так или иначе выходило спать на вокзале. Сегодня, кстати, будет футбол, в баре на первом этаже висит экран на всю стену, они должны показывать хотя бы одну игру, так что нужно двигать туда, а дальше будет видно, в зависимости от результата.