Хоть я и учился с Бобом в одном классе, но до той поры мы почти не общались. Я терся вокруг старшеклассников, настоящих придурков, они откуда-то добывали копии немецких порнофильмов и просили меня, как отличника, перевести, потому что они не все там понимали — придурки, одно слово. Запись была паршивая, четвертая-пятая копия, видеомагнитофон тоже был паршивый, советский, старшие товарищи несколько, надо сказать, безосновательно доверяли моим познаниям в немецком, но я старался, как-никак друзья. Переводил я, естественно, он-лайн, собственно, там и переводить-то было нечего, основной корпус текстов состоял из лаконичных рубленых фраз наподобие «Как ты хочешь, чтобы я это сделал?», я все усложнял и переводил: «Он спрашивает у нее, как она хочет, чтобы он это с ней сделал», друзья понимающе кивали, мол, нормально, пацан, нормально, так оно и бывает. Неудивительно, что немецкий теперь ассоциируется у меня с оральным сексом. Главной наградой за труд переводчика была, конечно, сама возможность посмотреть настоящее жесткое немецкое порно, причем тогда, когда все мои сверстники о сексе знали разве что из анекдотов, а презерватива даже в рекламе не видели, тогда и рекламы-то такой не было.
И вот примерно в это время я и сдружился с Бобом, мы оба занимались фотографией, у каждого из нас дома лежали горы вонючих химикатов, все эти проявители, закрепители, стеклышки и зажимы, мы не умели всем этим правильно пользоваться — ни он, ни я, — но и мне, и ему все это нравилось. Что-то в этом было, это вам не кодаки сраные, не искусственные заменители, ведь после того как проколупаешься пару часов в едких смесях и растворах, после того как прямо под пальцами проступят лица твоих друзей и приятелей, начинаешь понимать, что жизнь — она немного сложнее китайского ширпотреба и что вся штатовская лажа, вроде похожих на бройлеров белозубых серфингистов или пришибленных скаутов, которым никогда не узнать, что такое комсомол и кариес, — весь этот рекламный беспредел просто отдыхает рядом с возбуждающим, кружащим голову запахом советской фотобумаги. Что и говорить — у нас было прекрасное детство и неслабая страна, что-что, а это ничем не заменишь, и вот однажды, зайдя покурить в школьный туалет, мы и разговорились с Бобом о всяких там баночках-скляночках, и он, озираясь по сторонам, сообщил, что можно раздобыть прикольные проявленные пленки и штамповать с них фотографии. А что за пленки? спрашиваю я, женщины, говорит он, голые женщины, ух ты, говорю я, а где ты их возьмешь? есть, говорит Боб, у меня друг Фокс, у него много таких пленок, разве ж он нам даст? сомневаюсь я, просто так — нет, говорит Боб, а за бутылку — даст.
Так вот все в жизни и сбывается, конечно, если ты сам этого хочешь — всего несколько лет назад, в совсем еще раннем детстве, мы выбегали к летним автотрассам и голосовали, завидев пыльные грузовики, что все лето напролет гоняли по угодьям окрестных совхозов, перевозя что-то с места на место. Юные загорелые шабашники — кумиры нашего детства, соблазнявшие в своих кабинах старшеклассниц и продавщиц мороженого, по вечерам они играли в футбол и за водку и сигареты сливали на автобусных остановках бензин из своих бензобаков, а утром были еще в нормальном состоянии и иногда подбирали нас, детей великой страны и героического народа, и разрешали проехать рядом с собой пару рейсов, мы сидели в больших горячих кабинах, затаив дыхание, чтобы не дай бог не помешать этим пилотам собрать народный урожай и не вылететь из машины у первого же пивного ларька. А когда они выпрыгивали из кабин, чтобы отметить в конторе очередной рейс, мы отгибали зеленые противосолнечные щитки, обклеенные с внутренней стороны черно-белым жестким порно, вот он — момент истины, стоит ли говорить, что все мы мечтали стать шабашниками, ездить на точно таких же мощных болидах, обклеивать их порнографией, трахать продавщиц мороженого и, главное, — играть, как они, в футбол.