Лэн холодно усмехнулся и сказал:
— Старший брат Чжаньао, я же за тебя радею, как и бригадир Ван, если приведёшь свою банду, так я сделаю тебя командиром батальона. Оружие и провиант предоставит командир бригады Ван. Уж лучше, чем быть бандитом.
— Кто бандит? Кто не бандит? Любой, кто дерётся с японцами, — национальный герой. В прошлом году я пощупал трёх японских постовых и добыл три винтовки «Арисака-38»![18] Ты вот, командир Лэн, не разбойник, сколько япошек укокошил? Да ты ни одной волосинки у них не выдрал!
Лэн сел, достал сигарету и закурил.
Пользуясь случаем, отец поднёс кувшин вина. Бабушка взяла у него кувшин, тут же изменилась в лице и гневно глянула на отца, затем разлила вино в три чарки, наполнив до краёв. Она сказала:
— В этом вине кровь дяди Лоханя, если вы настоящие мужики, то пейте. Послезавтра вместе разбейте японскую автоколонну, а потом каждый пойдёт своей дорогой, как говорится, колодезная вода речной не помеха.
Бабушка взяла вино и с бульканьем выпила.
Командир Юй, запрокинув голову, влил вино в рот.
Командир Лэн поднял чарку, отпил половину, поставил и сказал:
— Командир Юй, что-то я перебрал с алкоголем, так что откланяюсь!
Бабушка положила руку на пистолет и спросила:
— Пойдёшь бить япошек?
Командир Юй со злостью прошипел:
— Не надо его уговаривать, он не пойдёт, так я пойду.
Лэн сказал:
— Я пойду.
Бабушка убрала руку, командир подразделения Лэн схватил пистолет и повесил на пояс. У Лэна была белая кожа и с десяток чёрных оспин вокруг носа. На поясе у него была закреплена запасная обойма, а под тяжестью пистолета пояс и вовсе провис как перевёрнутый месяц.
Бабушка сказала:
— Чжаньао, вверяю тебе Доугуаня, послезавтра возьми его с собой.
Командир Юй посмотрел на моего отца и с улыбкой спросил:
— Названый сынок, кишка-то не тонка?
Отец презрительно глянул на тёмно-жёлтые крепкие зубы командира Юя, показавшиеся между губами, и промолчал.
Командир Юй взял чарку, поставил отцу на макушку и велел отойти к двери и встать прямо, а сам взял браунинг и направился в угол комнаты.
Отец наблюдал, как командир Юй сделал три шага, каждый был широким и неспешным. Бабушка побледнела. Уголки губ Лэна растянулись в усмешке.
Командир Юй дошёл до угла, остановился, потом резко развернулся. Его рука поднялась, глаза потемнели так, что даже блеснули красным светом, а потом браунинг выплюнул струйку дыма. Над головой отца что-то просвистело, чарка разлетелась на мелкие осколки. Один свалился отцу за шиворот, он втянул голову в плечи, но осколок проскользнул за пояс брюк. Отец ничего не сказал. Бабушка побледнела ещё сильнее. Лэн плюхнулся на лавку и, немного помолчав, сказал:
— Хороший выстрел.
Командир Юй похвалил:
— Молодец, парень!
Отец сжимал в руке браунинг и чувствовал, что он на удивление тяжёлый.
Командир Юй сказал:
— Не мне тебя учить, ты и сам знаешь, как стрелять. Передай Немому приказ — пущай готовятся!
Отец с браунингом в руке забурился в заросли гаоляна, перешёл дорогу и добрался до Немого. Тот сидел в позе лотоса и точил длинный кинжал большим ярко-зелёным камнем. Остальные члены отряда кто сидел, кто лежал.
Отец сказал Немому:
— Велено готовиться!
Немой покосился на отца и продолжил точить кинжал. Через некоторое время он сорвал несколько листиков гаоляна, вытер с клинка пыль, оставшуюся от камня, затем выдернул тонкую травинку и опробовал остроту кинжала: стоило лезвию коснуться травинки, как она разлетелась на две части.
Отец повторил:
— Велено готовиться!
Немой вставил кинжал в ножны и положил рядом с собой. Его лицо расплылось в хищной улыбке. Он поднял свою огромную лапищу, помахал отцу и что-то промычал. Отец осторожно подошёл ближе и остановился в шаге от Немого, а тот потянулся, ухватил отца за полу, с силой дёрнул, и отец упал на его грудь. Немой потащил отца за ухо, у того рот уехал аж на щёку. Браунинг отца упёрся в грудную клетку Немого. Немой с силой нажал на его нос — у отца даже слёзы брызнули. Немой рассмеялся неестественным смехом.
Рассевшиеся вокруг бойцы хором загоготали.
— Похож на командира Юя?
— Его порода!
— Доугуань, я скучаю по твоей матери!
— Доугуань, хочу отведать те две булочки с финиками на теле твоей матушки!
Стыд отца перешёл в гнев, он поднял браунинг, прицелился в парня, мечтающего о булочках, и выстрелил. Раздался глухой хлопок, но пуля не вылетела из ствола.
Лицо шутника приобрело серо-жёлтый оттенок, он стремительно вскочил и принялся вырывать пистолет из рук отца. Отец пришёл в неописуемую ярость и кинулся на обидчика, пинаясь и кусаясь.
Немой поднялся и, схватив отца за шею, с силой подкинул вверх, тело подростка оторвалось от земли, он отлетел в сторону и, падая, поломал несколько стеблей гаоляна. Отец перекувыркнулся, поднялся с земли, разразился бранью и бросился на Немого, а тот лишь пару раз что-то промычал. Глядя на его бледное как смерть лицо, отец замер на месте. Немой забрал у него браунинг, щёлкнул затвором, и на его ладонь выпал патрон. Он взял пулю двумя пальцами, посмотрел на маленькую дырочку, которая осталась на капсюле после удара бойком, и что-то показал отцу жестами, затем сунул пистолет отцу за пояс и потрепал его по голове.
— Ты что там разбушевался? — спросил командир Юй.
Отец обиженно ответил:
— Они… хотели переспать с мамкой.
У командира Юя вытянулось лицо:
— А ты что?
Отец потёр глаза.
— Я в него пальнул!
— Ты стрелял?
— Так осечка! — Отец вручил Юю золотистый зловонный патрон.
Юй взял патрон, посмотрел, а потом выкинул, и патрон, описав красивую дугу, упал в реку.
— Ты молодец! — похвалил он. — Но сначала пули надо выпускать в японцев, а как перебьём японцев, если кто рискнёт заикнуться, что хочет переспать с твоей мамкой, так стреляй ему в низ живота — не в голову, не в грудь — запомни! — целься в пах.
Отец улёгся рядом с командиром Юем. Справа от него расположились братья Фаны. Пищаль установили на насыпи, развернув ствол в сторону каменного моста. В дуло набили ком ваты, а из задней части торчал запал. Рядом с Фаном Седьмым лежал трут, изготовленный из связки гаоляновых стеблей, и один из них тлел. А около Фана Шестого — тыква горлянка, набитая порохом, и металлическая коробка, полная дроби.
Слева от командира Юя притаился Ван Вэньи. Он обеими руками сжимал длинноствольный дробовик и дрожал, сжавшись в комок. Раненое ухо уже приклеилось к белой ткани.
Солнце поднялось на высоту бамбукового шеста, раскалённое добела ядро обрамлял бледно-красный ореол. Прозрачная вода искрилась. Стая диких уток пролетела над гаоляновым полем, сделала три круга, после чего большая часть птиц нырнула в заросли на речной отмели, а остальные сели на воду и поплыли по течению. Они не могли держаться ровно и крутили проворными головами. Отец стал ощущать своё тело. Одежда, промокшая от росы, высохла. Он полежал ещё немого на животе, но ощутил, как острый камень больно врезается в грудь, и привстал, высунув голову и плечи над краем насыпи. Командир Юй велел:
— Ляг!
Отец с неохотой плюхнулся на живот. Фан Шестой захрапел. Юй взял ком земли и сунул ему в лицо. Фан Шестой с мутными глазами сел, зевнул так, что из глаз выкатились две маленькие слезинки.
— Чё, япошки пришли? — громко спросил он.
— Твою мать! — выругался командир Юй. — Не смей спать!
На обоих берегах стояла гробовая тишина, широкое шоссе безжизненно простиралось посреди гаолянового поля. Большой каменный мост над рекой казался таким красивым. Бескрайний гаолян тянулся к поднимавшемуся и всё ярче светившему солнцу, колоски приобретали пунцовый оттенок, словно стыдились. Дикие утки скользили по мелководью у берега и с шумом процеживали воду плоскими клювами, ища что-то съестное. Взгляд отца замер на утках, он изучал их красивое оперение и умные глаза, затем поднял тяжёлый браунинг, прицелившись в одну из гладких спин, и чуть было не спустил курок. Командир Юй схватил его за руку: