Как бы долго Людвиг не работал с разными людьми, ему никогда не доводилось встречать тех, кто всё равно оставался загадкой для него. Видел ли его сын обнаженную девушку, а если и видел, то где? Как? Может, сорванец Вольфганг тянет Генриха на дно омута? Последняя мысль накинула сеть лёгкой дрожи на взрослого мужчину. Вопросы давались сложно, — их было много, — и Людвиг тонул в них, как в океане, без спасательного круга. На некоторые вопросы он не хотел получать ответы, но чувствовал, что рано или поздно всё узнает сам. Он всего лишь хотел быть ближе к сыну, чтобы помочь ему там, где сам раньше не получал должного внимания.
— Где все? — неожиданно спросил Генрих. Этот вопрос вывел Людвига из оцепенения. Это был тот самый спасательный круг, который хоть и на время, но вытянул его из неукротимых вод рассуждений.
— Мать ушла к колодцу за водой; Анна, наверное, спит — я ещё её не видел этим утром. Проверишь? — Из-за резкого стечения мыслей, Людвиг с неприятной медлительностью ответил на вопрос сына, но всё же смог выдать ответ, и заодно нашел способ на время занять Генриха.
Генрих развернулся и пошел обратно наверх по старой деревянной лестнице, каждая ступень которой скрипела под его весом. Самым же запоминающимся звуком выделялась последняя ступень, при нажатии на которую помимо скрипа было слышно, как трутся друг о друга гвозди, что были ненадежно вбиты. Выглядело это очень некрасиво, и ни у кого почти не получалось найти время, чтобы убрать это безобразие. Таким образом они оставались на своём прежнем месте, и все к этому привыкли. Поднявшись, юноша смотрел вдаль коридора на закрытую дверь, что была на пару голов выше его. Она имела бурый древесный цвет по бокам, и в самой двери, в щели досок были заложены цветы: лилии, ромашки и орхидеи. Из всего дома, эта дверь выделялась сильнее прочих, она выглядела вычурной, необычной, словно, пришла из сказок. Порой, когда цветы были свежи и душисты, складывалось ощущение, что если открыть дверь, за ней можно увидеть красивый сад, где пчёлы летают с цветка на цветок, перенося пыльцу на своих маленьких ворсистых лапках, а бабочки в танце порхают между кустами, выискивая сладкий нектар. Даже слабо ощутимый запах наводил бурное воображение на игру образов, уже рисуя где-то вдали красивые водопады и высокие деревья.
На сколько бы сильным не было воображение у Генриха, но все образы были уничтожены противным скрежетом металлических петель. Магия цветов улетучилась, её заменила полутемная комната, полностью укутанная в томный синий цвет, что просвечивался через плотные шторы. Теперь в голове был не цветущий сад, а мертвенно неподвижная океанская пучина.
«Ну да… как спать, так первая, а как работать — последняя» — подумал Генрих, слегка закатив глаза и медленно продвигаясь ближе к окну. Он осторожно ступал на пол, надеясь ничего не пнуть и не сломать. Но Генрих всё же что-то задел, — он наступил на что-то маленькое и хрупкое, что под его весом болезненно хрустнуло. Замерев на секунду, он не понимал, что именно лежало под его ногой; всё никак перед глазами не появлялась картина, что это было и что оно делало на полу. Убрав ногу в сторону, а также надеясь, что это был последний «сюрприз» от сестры, Генрих продолжил свой путь. Подойдя вплотную и крепко сжав грубую ткань в руках, он резко раздвинул шторы в разные стороны и, солнечный свет моментально наполнил всю комнату, сильно ослепив молодого человека. Поморщившись с закрытыми глазами, он уже представлял события, что происходят за его спиной. Ориентируясь по знакомым звукам, он создавал в своём воображении подробную картину происходящего.
Медленное и неловкое движение в кровати и звук трения одеяла о наволочку говорили о том, что Анна повернулась к окну, или наоборот — отвернулась от него. Но негодующее мычание под нос, — которое она издала при этом, — говорило о том, что девочка отвернулась. Генрих уже давно заметил, что если дать его сестре волю и не разбудить её вовремя и окончательно, то она будет спать еще дольше и напрочь перестанет реагировать на окружающие раздражители, пока солнце совсем не окажется в пиковой точке. Взяв двумя руками тяжелое одеяло, под которым укрылась Анна, Генрих одним ловких движением смог его поднять и откинуть в сторону. Под одеялом находилось тело маленькой девочки, которая свернувшись калачиком положила свою румяную щёчку на ладошку. Темно-зеленая пижама и черные распущенные волосы создавали вид того, что вместо хрупкой маленькой девочки на кровати лежит очень большой цветок, словно королева сказочного сада. Мягкие очертания лица, карие глаза, — что она унаследовала от матери, — и хрупкое телосложение вызывало умиление у всех, кто смотрел на Анну. Ещё сильнее оно возникало тогда, когда она наряжалась в своё платье, которое у неё было только одно. Его специально купили Анне на день рождения, тогда Генрих поехал с матерью в город, чтобы помочь ей с «особыми делами».