Не вполне корректным представляется и стремление некоторых исследователей видеть в большевиках восстановителей империи, наследников царизма в политической культуре и правовой системе[61]. В отличие от царской, это была иная империя с другой политической культурой и правовой системой. Основное отличие заключалось в разрушении частной собственности, основ социальной жизни личности, ее прав и традиций, в превращении населения в государственных служащих, всецело зависящих от властей предержащих.
Установление с середины лета 1918 года однопартийной системы решительно изменило политическую жизнь и культуру общества, имевшего в феврале 1917 года около двухсот функционирующих политических партий[62]. Что касается правовой системы, то советское право восприняло наиболее антидемократические законы и методы проведения следствия по политическим делам. Это закон 1871 г. о производстве дознания о политических делах жандармами; о разбирательстве дел о государственных преступлениях в военных судах (1878 г.), упрощение судопроизводства, жестокое обращение с политзаключенными, широкое использование провокаторства, доносительства как свидетельства обвинения. Н. А. Троицкий, исследуя политические судебные процессы над народовольцами, подчеркивал стремление властей ограничить их гласность, указывал на предвзятость обвинения, стремление определить подсудимым высшую меру наказания, вмешательство царя, губернаторов в характер приговора, работу суда по подведению обвинения под заданный приговор[63].
Большевистское руководство не связывало себе руки никакими законами, избрав произвол, революционное правосознание инструментом карательной политики. Характерно высказывание Ф. Э. Дзержинского при вступлении в должность руководителя ВЧК (декабрь 1917 г.): «Не думайте, что я ищу форм революционной юстиции; юстиция сейчас нам не нужна. Теперь борьба — грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть — чья возьмет! Я предлагаю, я требую организации революционной расправы над деятелями контрреволюции»[64]. С ним был солидарен и П. И. Стучка, несколько позже ставший наркомом юстиции советского правительства: «Нам сейчас нужны не столько юристы, сколько коммунисты»[65]. Беспредел в действиях карательных органов, готовность использовать террор для уничтожения целых социальных групп населения, физической ликвидации существующих и потенциальных оппонентов, отсутствие ограничительных законов доводили издевательства над людьми до немыслимого абсурда, несравнимого с тем, что имело место в дореволюционной России[66].
Трудно назвать первые акты красного и белого террора. Обычно их связывают с началом гражданской войны в стране, хотя вскоре после прихода большевиков к власти убийство политических противников стало весьма обыденным занятием. Причем случаи индивидуального и массового террора проявились одновременно[67].
Легко заметить связь между различными типами террора и социально-политическими действиями правительств и противоборствующих организаций. Покушение на Ленина произошло вечером 1 января 1918 г., незадолго до открытия Учредительного собрания, а убийство членов ЦК партии кадетов, депутатов этого собрания, юриста Ф. Ф. Кокошкина и врача А. И. Шингарева — в ночь с 6 на 7 января, т. е. в то время, когда ВЦИК утвердил ленинское постановление о его роспуске[68]. Введение массового террора не прекращало индивидуального, но, как правило, увязывалось с жесткими политическими акциями против основной части населения страны — крестьянства (введение комбедов, продовольственных реквизиций, взимание чрезвычайного налога и т. п.). Менее прослеживается связь между военными победами (поражениями) сторон и ужесточением карательной политики. Крымская трагедия (осень 1920 г.) — расстрел чекистами тысяч офицеров и военных чиновников армии Врангеля, — произошла после победы красных.
В советской историографии длительное время существовало мнение о том, что белый террор в стране начался летом, а красный — постановлением Совнаркома 5 сентября 1918 г. как ответ на белый[69]. Есть и иные точки зрения, связывающие начало красного террора с убийством царской семьи[70], с призывом Ленина к проведению террора в Петрограде в ответ на убийство Володарского[71], с резолюцией ВЦИК 29 июля 1918 г. о проведении массового террора против буржуазии[72], с тем, что террор составлял сущность советской системы и до августа 1918 г. проводился фактически, а с 5 сентября 1918 г. — официально[73]. Это последнее заключение ближе к истине, так как советские декреты либо фиксировали то, что уже происходило, либо инициировали ускорение того, что, по мнению властей, замедляло свой ход.
61
Эндрю К., Гордиевский О. КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева. «Nota Bene», 1992. С. 37; и др.
62
Пайпс Р. Создание однопартийного государства в Советской России (1917–1918). // Минувшее. М., 1991. Т. 4. С. 139; он же. Россия при старом режиме. С. 375. Авторханов полагал причинами сохранения советской империи: а) совершенство военно-полицейского управления, когда каждый житель от рождения до могилы находится под тотальным полицейским надзором; б) систему террора против любого политического инакомыслия; в) установление интересов партии выше интересов народов. Авторханов А. Империя Кремля. Советский тип колониализма. Вильнюс, 1990. С. 7–8; Кривенький В. В. Новые данные сравнительно-количественного анализа политических партий России. / История национальных политических партий России. М., 1997. С. 126–127.
64
Цит.: Бонч-Бруевич В. Д. На боевых постах Февральской и Октябрьской революций. М., 1931. С. 191–192.
66
Н. В. Тимофеев-Ресовский, профессор-генетик, побывав в советском ГУЛАГе, вспоминал: Столыпин «когда-то ввел арестантские вагоны. Теперешние плацкартные и даже жесткие купейные — дерьмо по сравнению со столыпинскими. Там просторные на шесть арестантов в купе. Удобно все, просторно, чисто. Но „Столыпины“, оставшиеся с дореволюционных времен, населяли так: в купе вталкивалось не шесть, а тридцать шесть. Так что я, например, днями висел, не доставая ногами до пола. Не стоял на полу, а висел… Все эти средневековые какие-то ямы тюремные — это была комфортабельная цивилизованная мура по сравнению со сталинскими лагерями, пересылками и т. д.». // Известия. 1993. 3 апреля.
67
Вряд ли можно согласиться с выводом историка Шишкина, отметившего, применительно к восточному региону страны, что белый террор заключался не в отдельных терактах против большевистских лидеров, а в вооруженном свержении советской власти в Поволжье, на Урале, в Сибири, Дальнем Востоке. Белый террор, — утверждал он, — приобрел массовый характер до того, как убийство Урицкого и ранение Ленина стали «последними каплями, переполнившими чашу пролетарского терпения». Шишкин В. И. Дискуссионные проблемы Октября и гражданской войны. Актуальные проблемы истории Советской Сибири. Новосибирск, 1990. С. 25. Непонятно, почему точкой отсчета для массового белого террора следует полагать свержение советской власти на востоке страны? Ведь подобные случаи происходили и ранее. К ним следует отнести расстрел примерно 500 солдат-двинцев в Московском Кремле в конце октября 1917 г., жертв начавшейся гражданской войны на Дону. Преподаватель английского языка Саратовского университета А. В. Бабин записал в дневнике 22 января 1918 г.: «Раненых красноармейцев разместили в помещении правительственных винных складов. Они могут лежать только на животах: их спины жестоко исполосованы казачьими нагайками. Многие из них не выживут после экзекуции, устроенной казаками». Дневник русской гражданской войны. Алексис Бабин в Саратове. 1917–1922 гг. // Волга. 1990. № 5. С. 127. К проявлениям террора следует относить убийства не только известных политических деятелей, а и просто обычных людей, таких же жертв творившегося тогда насилия.
68
Следствие по делу о покушении на Ленина и об убийстве Кокошкина и Шингарева вел управляющий делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевич, хотя ВЧК к тому времени была создана. Он указал, что покушавшиеся на Ленина трое офицеров были арестованы, а потом отправлены на фронт против начавших наступление немецких войск. Бонч-Бруевич В. Три покушения на В. И. Ленина. М., 1930. С. 10, 43–44. Обзорная справка об этом покушении на Ленина была составлена сотрудниками НКВД в августе 1936 г. В ней даны показания, взятые из допроса шофера машины Ленина 2 января 1918 г. и арестованного в 1935 г. бывшего подпоручика Г. Г. Ушакова. Шофер, Тарас Гороховик, сообщил, что «стрельба началась при спуске автомобиля с моста на Симеоновскую улицу». Гороховик сказал, что он слышал до 10 выстрелов и что Ф. Платтен был ранен, спасая голову Ленина. Ушаков ко времени второго ареста работал журналистом в Ойротии и «признался», что вместе с Семеном Казаковым был исполнителем при покушении. Но гранату бросил не в машину, а в Мойку, другие офицеры стали стрелять в машину, но она быстро уехала. Платтен (1882–1942) — швейцарский коммунист, в 30-х годах преподавал немецкий язык в Московском институте иностранных языков, арестован 12 марта 1938 г., умер в лагерном пункте Липово Онежского лагеря. Ушаков был расстрелян в 1936 году. // Центральный архив федеральной службы безопасности Российской Федерации (далее — ЦА ФСБ РФ). Обзорная справка о покушении на Ленина.
Следствие по делу об убийстве Кокошкина и Шингарева выяснило фактических организаторов преступления: начальника милицейского комиссариата Петрограда П. Михайлова, его подручных П. Куликова и Басова, спровоцировавших группу матросов, солдат и красногвардейцев на злодеяние. Иоффе Г. 3. Белое дело. С. 246–247.
69
Cпирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России (1917–1920 гг.). М., 1968. С. 210, 213.
70
Пайпс Р.: «Когда правительство присваивает себе право убивать людей… потому что их смерть необходима, мы вступаем в качественно новую моральную эпоху. И в этом символическое значение событий в Екатеринбурге, случившихся в ночь с 16 на 17 июля 1918 г.». // Известия. 1990. 27 ноября.
73
Милюков П. Н. Россия на переломе. Большевистский период русской революции. Париж. 1927. Т. 1. С. 192.