Джеймс Фенимор Купер
Красный корсар
Глава I
П а р. Пусть Марс примет вас в число своих любимчиков.
В некогда оживленном порту Род-Айленда сейчас тихо; ни один человек, знакомый с деловой суетой американских торговых городов, и не подумает, что эта гавань в свое время была одной из самых значительных на всем нашем весьма протяженном побережье. На первый взгляд может показаться, что природа словно нарочно создала это место для удовлетворения нужд моряка. Ньюпорт обладает несколькими важнейшими преимуществами: безопасной и вместительной гаванью, просторной бухтой и удобным рейдом, а посему наши предки европейцы считали, что он предназначен служить естественным убежищем для кораблей и стать колыбелью целой расы смелых и опытных мореходов. Второе отчасти оправдалось, но, увы, как плохо осуществилось первое! В самом непосредственном соседстве с этим местом, избранным, казалось бы, самой природой, ему нашелся счастливый соперник, и это свело на нет все коммерческие расчеты.
Не много найдется в наших обширных землях сколько-нибудь значительных поселений, которые за полвека изменились бы так мало, как Ньюпорт. Пока природные богатства американского материка еще не были использованы, многие плантаторы Юга облюбовали прекрасный остров, на котором стоит Ньюпорт, в качестве убежища от жары и болезней своего знойного края. Толпами съезжались они сюда подышать целительным морским воздухом. Жители обеих Каролин и острова Ямайки, подданные одного и того же государства, дружески встречались здесь, сравнивали свои нравы и обычаи, и поддерживали друг друга в том общем для них заблуждении, которое потомки их в третьем поколении начинают понимать и оплакивать 1. Общение это оказало на простых, неискушенных потомков пуритан отчасти благотворное, отчасти вредное воздействие. Они переняли от аристократии южных британских колоний мягкость и любезность в обращении, но вместе с тем усвоили и особый взгляд на различие человеческих рас. Жители Род-Айленда первыми в Новой Англии отступили от простоты обычаев и воззрений своих предков, от суровой грубоватости нравов, некогда считавшейся обязательным признаком истинной веры, своего рода внешней порукой внутренней добропорядочности. В силу удивительного сочетания обстоятельств и природных свойств — столь же несомненного, сколь и необъяснимого, — торговцы Ньюпорта превращались одновременно и в работорговцев и в джентльменов.
Но каков бы ни был нравственный облик его населения в то время, о котором идет речь, — в 1759 году, — сам остров никогда не производил более чарующего впечатления. Вековые леса еще венчали его гордые вершины, неглубокие долины были покрыты яркой зеленью Севера, а довольно скромные, но удобные усадьбы утопали в рощах и цветниках. Эти красивые и плодородные места по праву заслужили прозвище, в былые дни выражавшее, по-видимому, гораздо больше того, что под ним подразумевалось: жители края назвали свои владения «Садом Америки», а их гости с опаленных солнцем равнин Юга охотно приняли это гордое наименование. Оно дошло и до нашего времени; от него не отказывались до тех пор, пока путешественник имел возможность созерцать многочисленные долины, широкие, красивые и еще полвека назад покрытые тенистыми лесами.
Названный нами год был весьма важным для британских владений на континенте. Жестокая кровопролитная война, начавшаяся неудачами и поражениями, подходила к победоносному концу. Франция лишилась своих последних владении на материке, и вся огромная территория между Гудзоновым заливом и землями, принадлежащими Испании, подпала под английское господство. Жители колоний весьма содействовали успехам своей родины. Потери и унижения, перенесенные из-за недомыслия и предрассудков европейского командования, стали забываться в упоении успехом. Промахи Брэддока, нерадивость Лаудона и бездарность Эберкромби искупались энергией Эмерста и гением Вулфа 2. Во всех концах земли побеждало британское оружие. Верные колонисты особенно бурно ликовали, сознательно закрывая глаза на ничтожность той доли славы, которую любая могущественная нация неохотно уступает подвластному ей народу, ибо ее честолюбие, равно как и жадность, возрастают по мере удовлетворения этих страстей.
Система угнетения и насилия, ускорившая разрыв, который в силу естественного хода вещей должен был наступить рано или поздно, тогда еще не действовала. Родина-мать проявляла если не справедливость, то снисходительность. Подобно всем древним и великим нациям, она предалась приятному, но опасному занятию — самолюбованию; доблесть и заслуги тех, кого в Англии считали людьми второго сорта, были скоро позабыты, а если о них и вспоминали, то лишь для того, чтобы унизить и очернить. Такие настроения еще усиливались из-за политических разногласий, и все это приводило к недовольству, к новым, еще более явным несправедливостям и крупным ошибкам. Даже в высшем законодательном совете нации те, кому опыт должен был бы придать благоразумие, не стеснялись проявлять полное незнание того народа, совместно с которым они проливали кровь на полях сражений. Самомнение глупцов нашло поддержку во всеобщем высокомерии. Под его самоусладительным воздействием ветераны войны унижали свое звание громкой похвальбой, на какую не решился бы и салонный вояка. Именно эта самоуверенность толкнула генерала Бергойна дать в палате общин пресловутое обещание пройти с войском от Квебека до Бостона и даже назвать число своих солдат: позже он сдержал слово, пройдя то же расстояние с вдвое большим количеством спутников, но только в качестве пленных.
История этой памятной борьбы известна каждому американцу. Удовлетворенный сознанием того, что отечество его восторжествовало, он спокойно предоставляет этой славной победе занять подобающее место в книге истории. Он видит, что мощь его родины зиждется на широкой и естественной основе и не нуждается в поддержке продажных писак. И, к счастью для спокойствия своей души и совести, он понимает, что благоденствия государства нужно добиваться не путем унижения соседних народов.
Наше повествование уводит нас назад, к периоду затишья, предшествовавшего буре революции. В первых числах октября 1759 года жители Ньюпорта, как и всех других городов Америки, испытывали смешанное чувство скорби и радости. Они оплакивали гибель Вулфа и в то же время праздновали его победу. Квебек, твердыня Канады и последний сколько-нибудь значительный пункт, оставшийся во власти народа, на который колонистов сызмальства учили смотреть как на естественного врага, только что перешел из одних рук в другие. Верность английской короне, претерпевшая столько мытарств, прежде чем этот чуждый американцам принцип потерял для них всякое значение, была тогда особенно неколебима: вероятно, нельзя было бы найти ни одного колониста, который не считал бы мнимую славу Брауншвейгской династии 3 в какой-то мере делом собственной чести.
День, когда начинается наш рассказ, добрые жители города и его окрестностей целиком посвятили выражению своих чувств по случаю победы королевского оружия. Подобно многим последующим дням, он начался колокольным звоном и пальбой из пушек. Рано утром население высыпало на улицы. Избранный оратор дня излил свое красноречие в прозаическом славословии павшему герою и вполне засвидетельствовал свою верность короне, смиренно повергнув к подножию трона славу не только этого мученика долга, но и многих тысяч его доблестных сподвижников.
Проявив таким образом свои верноподданнические чувства, удовлетворенные горожане начали расходиться по домам. Солнце в то время уже склонялось к беспредельным просторам, тогда еще пребывавшим в первозданной дикости, а ныне изобилующим всеми плодами и благами цивилизации. Жители окрестных деревень и гости с материка тоже начали собираться в свой дальний путь, ибо местный деревенский люд, даже предаваясь самому беззаветному веселью, неизменно остается расчетливым: наступает вечер, а это может повлечь за собой лишние расходы, вовсе не обязательные для чувств, которые одушевляли население в этот день. Словом, возбуждение улеглось, и каждый возвращался в привычное русло повседневных занятий с серьезностью и степенностью, которые показывали, что люди хорошо понимают, как много времени они растратили на выражение — может быть, несколько чрезмерное
2
Речь идет об английских военачальниках, действовавших на американском континенте против Франции и ее владений (Канады) во время Семилетней войны (1753 — 1760), в результате которой Канада вошла в состав Британской империи.
3
Имеется в виду царствующая с начала XVIII века и по наши дни в Англии королевская династия, принадлежащая Брауншвейг-Ганноверскому дому.