…В Белоостров, пограничный пункт между Россией и Финляндией, прибыли уже в сумерках. На перроне — толпа рабочих с красными флагами и транспарантом: „Наш рабочий привет Ленину!“
Когда поезд с эмигрантами подошёл к перрону, эти рабочие обступили вагон, в котором ехал Ленин, не дали ему сойти на землю, подхватили его и на руках пронесли в зал вокзала.
В зале было тесно, шумно, не протолкаться. Окружённый рабочими, Ленин что-то говорил им. Раскольников и Каменев, протиснувшиеся в зал, слышали отдельные слова, обрывки фраз. Но смысл речи нетрудно было уловить: пора кончать империалистическую бойню, Временному правительству — никакой поддержки, с войной удастся покончить, когда рабочие возьмут власть в свои руки, нужно продолжать революцию, — да здравствует всемирная социалистическая революция!
Раскольников и Каменев переглянулись.
— Вот и ленинская линия, — произнёс Каменев с поднятой бровью. — Ну что ж…
Ленин и другие приехавшие — Крупская, Зиновьев-Радо-мысльский с женой, Инесса Арманд, Сокольников-Бриллиант — прошли в комнату, где проверялись паспорта. Толпа в зале стала редеть. Члены питерской делегации продвинулись к двери, за которой скрылись приехавшие.
Вскоре Ленин вышел оттуда, с паспортом в одной руке, с шапкой в другой. Он был в расстёгнутом демисезонном пальто, сером костюме. Небольшого роста, плотный, с лысиной через всю голову, с реденькой татарской бородкой, улыбался растерянно, а глаза-щелки тревожно и цепко озирали зал, обступивших его людей. Увидев Марию Ильиничну, порывисто шагнул к ней, обнял…
Обнял, расцеловался с Коллонтай. И все приехавшие из Петрограда, старые его друзья и видевшие его впервые, протискиваясь к нему, говоря слова приветствия, обнимались с ним, целовались. Трижды расцеловался с ним расстроганный до слёз Каменев. Расцеловался и Раскольников. Он приготовил какие-то слова, но не в силах был их произнести. Отошёл в сторону, стараясь унять волнение.
Гурьбой, окружив Ленина, двинулись к его вагону. Набились в купе. Крупская с женщинами прошла в соседнее купе. Раскольников остался стоять в коридоре. Ильич, скинув пальто и шапку, бросив на столик цветы, которые ему вручила в зале Коллонтай, усевшись на диван, напротив Каменева, заговорил с ним деловито:
— Что же вы, милостивый государь, пишете в „Правде“? Мы видели несколько номеров и крепко вас ругали. О какой поддержке Временного правительства можно вести речь, когда оно окончательно определилось как реакционное, насквозь империалистическое? Никаким давлением на него не добьётесь отказа от аннексий, начала мирных переговоров. Кончить войну миром нельзя, не свергнув власти капитала… — Он умолк, заметив, что Каменев с весёлой улыбкой взглянул на Раскольникова, и сам посмотрел на Раскольникова. — Вы кто, товарищ?
— Это известный вам Раскольников Фёдор Фёдорович, — поспешил замять неловкость Каменев.
— Раскольников, — повторил Ленин, с любопытством рассматривая его. — У вас, товарищ Раскольников, если не ошибаюсь, есть брат? Только фамилия другая?
— Ильин Александр Фёдорович.
— Да, Ильин. Оригинальный молодой человек. Представьте, на велосипеде объехал францию, Швейцарию, Италию, — обернувшись ко всем, объяснил Ленин. — Прекрасный шахматист. А что ваша форма означает, товарищ Раскольников? Вы моряк?
— Да, Владимир Ильич. Мичман флота.
— Товарищ Раскольников по направлению Петербургского комитета работает в Кронштадте, — заметил кто-то из комитетчиков.
— Вот как? Интересно. Пройдите сюда, товарищ Раскольников. Садитесь. Очень приятно, — говорил Ильич, подвигаясь на диване, уступая место Раскольникову рядом с собой, пожимая ему руку. Говорил он, несколько грассируя, не выговаривая букву „р“. — О Кронштадте много толков, мы ничего не знаем. За границу ни одна газета левее „Речи“ не доходит. Что правда, что ложь в слухах о кронштадтских ужасах? Действительно ли там анархия, матросы на улицах убивают каждого попавшегося офицера?
— Слухи преувеличены, Владимир Ильич. Никакой анархии нет. Хотя эксцессы были, в самом начале марта. Когда матросы узнали о революционных событиях в Петрограде, они вышли на улицу, расправились с наиболее ненавистными офицерами. Такими, как военный губернатор адмирал Вирен, контр-адмирал Бутаков, командир флотского экипажа полковник Стронский…
— Много всего жертв?
— Человек тридцать офицеров.
— Немало!
— Это в Кронштадте. По всему Балтийскому флоту — больше ста убитых. Несколько сотен арестовано, ждут революционного суда. Пострадали те, кто прославился жестоким обращением с матросами. Справедливых начальников не только не тронули, но в знак доверия некоторые даже были выбраны на высшие командные посты.