Глава 7
Дора и Минотавр
Рубцам понадобился почти месяц, чтобы зажить. Мона гадала, не запланировал ли Малкольм, чтобы вечер стека совпал с наступлением холодов. Какова бы ни была причина, она была рада, что прохладный воздух дал ей повод хорошо прикрыть свое тело, пока она исцелялась от стека и его сотен поцелуев.
В течение нескольких дней после той ночи она едва могла вспомнить события, не дрожа и не прячась в своем кабинете, пока снова не взяла себя в руки. Как ему это удалось? Так быстро научил ее жаждать боли? И она просила у него разрешения любить его? Что заставило ее спросить его о детях?
Обладать ею. Такие дела. Она чувствовала, что он каким-то образом проник в ее душу, в ее разум и взял под контроль ее тело и мозг. Мысли о нем не давали ей спать по ночам - иногда она плакала от стыда, но чаще сгорала от вожделения. Не проходило и дня, чтобы она не заставляла себя кончить раз или два. Однажды, четыре раза, когда она зациклилась на конкретном воспоминании о своих губах на пуговицах его сапог, как она поклонялась им стоя на четвереньках, как она открыла ему свои дырочки в предложении, которое он принял с жестоким ударом стека. Ни один мужчина не вызывал у нее таких чувств, как Малкольм. Боль не отменяла удовольствие, она удваивала его, утраивала. С другими любовниками она испытывала удовольствие и похоть. С Малкольмом она испытывала удовольствие и похоть, а также боль и страх, любовь и ненависть. Это была самая мощная алхимия. Она продала бы ему себя каждую ночь своей жизни лишь за то, чтобы еще раз попробовать эти пуговицы.
Мона не знала, чем себя занять в ожидании возвращения Малкольма. Она пыталась сосредоточиться на работе. Малкольм оставил ей рисунок карандашом и тушью, сделанный немецко-американским карикатуристом Лионелем Фейнингером в качестве оплаты за ночь со стеком, и ей он так понравился, что она поняла, что не продаст его, чтобы погасить долг, если только это не будет крайне необходимым. На рисунке были изображены два призрака, несущие свои собственные урны, в то время как высокий и тощий черный кот широко раскрытыми глазами смотрел на пару глупых духов.
Несколько мероприятий в галерее принесла "Красной" небольшой доход, но долг все еще маячил на горизонте, увеличиваясь с процентами. Она относилась к нему так же, как к фантазиям о Малкольме, прогоняя их из головы всякий раз, когда они появлялись.
Тем не менее... она думала о нем.
Моне хотелось верить, что Малкольм испытывает к ней какие-то чувства. Чувства, отличные от простого вожделения или желания. Он никогда не уходил, пока она не засыпала, и она часто засыпала с ним внутри себя, его страсть к ее телу была намного сильнее, чем ее выносливость. Она спросила его в ту ночь со стеком, почему он так редко приходит к ней, и он сказал, что их встречи были утомительными, что ему требуется время, чтобы прийти в себя. Ей было трудно в это поверить. Мужчина с его либидо в течение месяца или двух восстанавливался после одной ночи секса? Невозможно. Нет, в Англии его наверняка ждет жена. Она набралась смелости спросить его о детях, но не могла заставить себя упомянуть о жене. Хотя, если его дети выросли, как он сказал, почему бы ему не оставить свою жену? Если у него вообще есть жена? Была ли она источником всех его денег? Поэтому он остался с ней? Или он развелся, и что-то еще заставило его вернуться в Англию на несколько недель? Внуки? Она предположила, что ему около сорока. Если бы он был старше - лет сорока пяти, возможно, - то вполне мог бы иметь внука или двух, если бы женился в двадцать с небольшим и его дети тоже. Она не должна думать о таких вещах, о его семейной жизни, о том, что он делал, когда он не с ней. Девушка могла сойти с ума, позволяя своему разуму бегать по этой кроличьей тропе. Ее мозг был похож на лошадь на карусели, всегда в движении, но идущую в никуда.
Октябрь сменился ноябрем, оранжевые и красные листья стали коричневыми, а затем упали на тротуар, где окончательно превратились в черные как сажа. Свежий воздух стал холодным. Это будет ее первый сезон праздников без мамы. У Моны были друзья, но она редко виделась с ними с тех пор, как в ее жизни появился Малкольм. Она отказывалась от обедов и фильмов, ссылаясь на бедность и усталость. Она не хотела, чтобы ее друзья спрашивали, что происходит. В минуту слабости она могла рассказать им, а после встречи с Малькольмом у нее не было ничего, кроме моментов слабости. Она пыталась поставить себя на место своих друзей. Что бы она сказала, если бы ее соседка по комнате в колледже, Наташа, позвонила и сказала, что продала свое тело мужчине - мужчине без фамилии, мужчине, который не пользовался презервативами, мужчине, который не стеснялся трахать других женщин у нее на глазах или приводить других мужчин на их встречи, чтобы ласкать и трахать пальцами ее? Нет, Мона не могла никому рассказать. Они могут попытаться отговорить ее, и это было последнее, чего она хотела. Она могла видеть либо Малкольма, либо рассудок, а Малкольм был более прекрасным зрелищем, чем что-либо столь же скучное, как рассудок.