- Рад это слышать, - сказал он, слегка потянув ее за соски. - Я намерен использовать твое тело.
- Для чего? - спросила она, хотя это и не имело значения. Ей было все равно. Если Малкольм использовал ее, то ее тело было его игрушкой.
- Я говорил. Чтобы сдержать обещание.
- Когда ты его исполнишь? - Она улыбнулась чистому солнцу над головой. Это был рай. Это было блаженство. Это было все, о чем она боялась мечтать, но мечтала бы, если бы осмелилась.
Малкольм обхватил ее голову руками и поднял из воды, так что она оказалась лицом к лицу с ним. Он поцеловал ее в губы, глубокий бархатистый поцелуй. Их языки встретились и переплетались, а вода плескалась и ласкала ее кожу. На берегу ручья синеглазый мужчина все еще совокуплялся с красивой черноволосой женщиной, которая теперь лежала на спине, ее лодыжки были в воздухе, а синеглазый вколачивался в нее жестокими толчками. Одним сильным толчком Малкольм снова проник в Мону, прямо в ее лоно, и когда она ахнула от внезапного вторжения, он улыбнулся и ответил на ее вопрос.
- Мне стоит начать выполнять его... сейчас.
Мона открыла глаза. Она лежала на кровати в задней комнате, и, хотя она была совсем одна, ее тело сотрясалось от оргазма. Ее пальцы скользнули внутрь ее влаги, это тугое внутреннее кольцо мышц сжалось вокруг ее собственной руки.
Когда спазмы закончились, она перекатилась на бок в позу эмбриона. Малькольм никогда еще не покидал ее так внезапно, пока она бодрствовала. Это напугало ее. Но тут она заметила на подушке рядом с собой белый конверт и села от волнения. Возможно, он все-таки не оставил ее одну.
Торопясь вскрыть конверт, она порезала палец о тонкую бумагу, и вскоре белая бумага покрылась красными пятнами. Ей было все равно. Ее интересовали только слова, которые она поглощала, слова, написанные размашистым почерком Малькольма.
Мона, моя дорогая шлюха,
Ты даже не представляешь, какой подарок сделала мне в прошлом году. Хотя я заплатил за это, и заплатил очень дорого, оно того стоило. Теперь я знаю, что все будет так, как я хотел.
Кто-то идет за мной. Я в долгу перед ним, и, как ты прекрасно понимаешь, долги должны быть оплачены. Но он выполнил свою часть сделки, и теперь моя очередь исполнить мою. Что касается нашей сделки, признаюсь, я не сказал тебе всей правды во время нашей второй встречи, когда сказал, что ты сидишь на золотой жиле. Ты думала, что я имею в виду твое тело, и в каком-то смысле так оно и было. Мне следовало бы сказать, что ты спишь на золотой жиле. Открути набалдашники кровати, и ты поймешь, что я имею в виду.
Что же касается того, кто я, ты вскоре все узнаешь.
Со всей похотью,
Малкольм.
P.S.: Делай все, что должна, но сохрани меня навсегда.
Набалдашники кровати? Что, черт возьми, он имел в виду говоря «открути набалдашники кровати»? И что, черт возьми, он имел в виду, говоря сохранить его навсегда? Конечно, это была его ответственность, а не ее. Тон записки сильно расстроил ее. Что-то в этом было похоже на финал. Что-то в этом было похоже на прощание.
Мона встала и уставилась на набалдашники столбиков кровати. Тот, что был ближе к ней у изножья кровати, был всего лишь медным шаром. Она положила руку на шар и повернула его. Сначала он не хотел поддаваться, но потом она почувствовала, как тот немного сдвинулся. Обеими руками она снова повернула набалдашник. Старая кровать не хотела отпускать шар, но в конце концов ей удалось снять его. Она заглянула внутрь столба и обнаружила, что, хотя он был полым, как она и ожидала, он не был пустым.
Внутри что-то было. Что-то свернутое и завернутое в пожелтевшее полотно. Осторожно она извлекла льняную трубку из столбика кровати. Она сняла льняную обертку и обнаружила внутри свернутый холст. Мона дрожала, разворачивая холст, стараясь двигаться как можно медленнее, чтобы не повредить картину, которая была спрятана в ее постели Бог знает сколько времени. Сначала она не увидела ничего, кроме черноты. Затем немного красного с обеих сторон. Карман с золотой цепочкой. Затем пуговицы с белым воротником. Затем лицо, которое она знала лучше, чем свое собственное, дьявольски красивое лицо, без улыбки на губах, но немного улыбки в глазах, глазах, которые были такими черными, что невозможно было сказать, где заканчивается зрачок и начинается радужка.