- Предположение. Понимаете, я сам такое принял.
- Вашей матери?
- Нет. Если она что-то и говорила обо мне на смертном одре, то только проклятия в мой адрес. К счастью, я был в это время в другом месте, - ответил он с улыбкой. Она никогда не понимала словосочетания "убийственно красивый" до встречи с Малькольмом, но когда он покинет эту комнату, она будет чувствовать себя опустошенной, если его больше не будет рядом. Все это имело смысл.
- Мама любила эту галерею, - сказала она. - Это была ее жизнь. Теперь, когда она ушла, это может быть моей смертью.
- Мона, я этого не допущу. – Казалось, ее имя забавляло его.
- У меня такое чувство, что я об этом пожалею...
- У меня есть ощущение, что не пожалеете.
- Так и думала, что вы так ответите.
- Да, - признался он. - Но вы скажете то же самое через год. Полагаю, вы примете гонорар в пятьдесят тысяч долларов от Рейнольдса в качестве первоначального взноса?
- Думаю, так будет разумно, - согласилась она.
- Значит, мы договорились?
Что она теряет? Кроме здоровья, здравомыслия, безупречного досье, бизнеса, и своей жизни?
- Мы договорились, - ответила она.
Он хлопнул в ладоши, потер их и встал.
- Отлично. Именно это я и хотел услышать уже очень давно. Мы начнем завтра ночью.
- Так быстро?
- У вашей вагины есть более важные дела? - спросил он с издевкой.
- Значит завтра ночью. Есть... - Она остановилась, не совсем понимая, о чем спрашивает. - Есть правила? Ожидания от меня? Просьбы?
Он поднял палец, приглашая ее сесть и подождать. Она села. Она ждала. Он подошел к ее книжной полке и внимательно прочитал названия, снова положив руку на подбородок, как в первый вечер. Наконец он, казалось, нашел то, что искал. Он взял с полки большую белую книгу и принялся перелистывать страницы. Затем он вернулся к ее столу, прихватив с собой книгу.
- Вот это, - сказал он, кладя раскрытую книгу на стол и указывая на фотографию картины. - Я бы хотел, чтобы вы ждали меня в такой позе.
Картина на фотографии была ей хорошо знакома - Олимпия Мане, портрет молодой обнаженной девушки, лежащей на кровати с поднятой головой и смотрящей прямо на зрителя. Это была печально известная картина, где Мане насмехался над уставшей старой Венерой, возлежащей на своей кровати. Олимпия была проституткой и к тому же бесстыдницей. Когда картину впервые выставили на всеобщее обозрение, толпа сочла ее настолько вульгарной, что захотела разорвать в клочья.
- Значит, я буду вашей Олимпией.
- За ту сумму, что я вам плачу, вы будете для меня всем, чем я пожелаю.
Она подняла на него глаза и встретилась взглядом. Впервые с тех пор, как они встретились, он прикоснулся к ней. Он прижал ладонь к ее щеке, погладил изгиб скулы большим пальцем. Такая большая и теплая ладонь. Она действительно поверила, что пожалеет об этом соглашении. Но сейчас она не жалела.
- Вы созданы для этого, - тихо сказал он. - Вот увидите.
- Почему я? - спросила она. - Миллионы женщин в этой стране, миллионы в вашей... почему я?
- В этом мире миллионы картин. И только одна Мона Лиза. В этом мире миллиарды женщин. И только вы одна, Мона Лиза Сент-Джеймс.
Затем он оставил ее в кабинете, покрасневшую, дрожащую и, несомненно, возбужденную. Она только что согласилась стать проституткой, чтобы спасти свою галерею.
Что-то подсказывало Моне, что где-то там ее мать гордится ею.
Глава 3
Олимпия
Малкольм выбрал удачный день для свидания. Воскресенье в галерее был самый короткий день, она работала только с часу до пяти. После закрытия Мона отправилась за покупками. Ей не нужно было много - бархатное колье, цветок для волос, чистые белые простыни для кровати, все это легко найти. В своей квартире она приняла душ, побрилась и удалила оставшиеся волоски воском, пока не стала гладкой, как мраморная статуя. Малкольм не сказал удалить волосы, но на картине Мане у Олимпии не было видимых волос на теле. Моне стоило спросить его, что он предпочитает. Она знала, что он сказал бы ей, если бы она спросила. Бесстыдный мужчина, он заставлял ее чувствовать себя бесстыдницей. На самом деле, весь разговор с Малкольмом был довольно пристойным. Она не чувствовала ни смущения, ни стыда. Это было похоже на деловую сделку, которую она оценила по достоинству.
В конце концов, она была деловой женщиной.
Она была рада что Малкольм проинструктировал ее, что надеть и как ждать его. Так было гораздо проще. Никаких сомнений. Прежде чем одеться и выйти из квартиры, она встала перед большим зеркалом и внимательно осмотрела свое обнаженное тело. Она была не то чтобы худая, но уж точно не тощая. Ее грудь была больше, чем обычно для ее комплекции, но ни один мужчина никогда не жаловался на это. Ноги были ее лучшей чертой, так говорила она себе. Лицо? Прямой нос, полные губы, высокие скулы, высокий лоб, поэтому она носила прямую челку. Итог? Из нее получилась бы вполне сносная Олимпия и очень хорошая шлюха. Она уже начала привыкать к этому слову. На самом деле, ей это начинало нравиться. Она испытывала трепет, думая о себе таким образом. Золотая жила - вот как Малкольм называл ее тело. Золотая жила. Кто бы не стал копать, сиди он на золотой жиле? Только дурак.