Отставка, конечно, финансовый кризис, переросший в общий крах экономики. Голодные бунты, бешеный рост цен. Генеральные Штаты (некое подобие английского парламента, бледная пародия), внезапно преисполнившись смелости, объявляют себя Национальным собранием, которое отныне будет заниматься государственными делами и принимать решения по важнейшим вопросам. Король, науськанный советчиками, отдает приказ стянуть к Парижу кавалерийские полки для полного и окончательного решения проблемы с возомнившим о себе Национальным собранием…
Началось! Это уже не бунт, это революция! Париж поднялся!
Вот тут многие, я уверен, вспомнив все, что худо-бедно усвоили в школе, понимающе кивнут: «Ну как же, как же. Взятие Бастилии…» Я и сам прекрасно помню большую иллюстрацию в «Детской энциклопедии»: несметные толпы народа штурмуют высоченные стены крепости, так напугавшей некогда юного д'Артаньяна. Из пушечных жерл клубится дым…
Ничего этого не было! Не было никакого «взятия Бастилии», штурма с пушечным грохотом, ружейной стрельбой, развевающимися знаменами и вождями впереди…
В Бастилии не было пороха для пушек, а гарнизон состоял из горсточки нестроевиков. Внутрь крепости проникли «делегаты» и предложили коменданту де Лоне по-хорошему поднять лапки кверху, иначе всем несдобровать. Трезво прикинув свои силенки и размеры собравшейся вокруг крепости толпы, комендант дрогнул и сдался.
Что его, впрочем, не спасло: ворвавшаяся в крепость толпа, настроенная как следует побуянить, чихала на то, что кто-то от ее имени обещал коменданту жизнь в случае капитуляции. Коменданта убили, насадили его голову на пику и долго таскали по улицам. Мимоходом участники «штурма» освободили «узников старого режима», гнивших в сырых казематах Бастилии – их было не более десятка, и все до одного, как на подбор, угодили туда за чисто уголовные прегрешения…
Ну, а поскольку ни одна революция не может существовать без красочных мифов, то за сто тридцать лет до сказки о героическом штурме Зимнего родилась легенда о героическом штурме Бастилии, здравствующая до сих пор…
Когда через несколько недель Парижская Коммуна учредила почетный знак, так называемый «Ромб победителей Бастилии», претендовать на него сбежалось несметное количество народу.
И каждый второй, оказалось, отрубал голову коменданту, а каждый первый выбивал ногой ворота Бастилии…
Я так и не выяснил, сколько народу отхватило себе этот золотой ромб. Немало, надо полагать. Но когда через год учредили еще одну награду, «Стенной венец граждан-буржуа, победителей Бастилии», его получили девятьсот сорок девять человек. Сколько из них реально болталось в тот день по площади Бастилии, покрыто мраком неизвестности. Сие нам опять-таки знакомо, и следует признать, что наши коммунисты французам уступали – у нас, как-никак, число несших бревно вместе с Ленином на историческом субботнике исчислялось всего-то парой десятков…
Вот, кстати, еще о Бастилии. Она вовсе не была «разрушена возмущенным народом». Контракт на разборку крепости получил добрый буржуа, строительный подрядчик месье Паллуа, нанял 800 рабочих и хорошо на этом дельце заработал, продав немалое количество тесаного камня…
Если будете в Париже, можете интереса ради заглянуть на мост Конкорд – он как раз из этого камня.
В общем, как всякая революция впоследствии, французская обросла мифами очень быстро – иногда, чтобы приукрасить какой-то эпизод, иногда – чтобы смягчить. Если вам доведется прочитать где-нибудь, что революционная толпа носила по улицам Парижа на пике отрубленную голову принцессы де Ламбаль, фаворитки королевы, не верьте. На пике носили совсем другую часть тела принцессы…
А если попадутся строчки о «самосуде толпы над аристократами», то знайте: частенько это означало, что посреди улицы беременной женщине вспарывали живот и вырывали ребенка. Что творилось в провинции, где не было ни законов, ни власти, лучше себе не представлять, хотя достаточно протянуть руку, чтобы снять с полки, скажем, «Историю французской революции» Карлейля…
И полилась кровь, кровь, кровь! «Ле сан», по-французски. Ле сан, ле сан, ле сан… Кровь алая!
В общем-то, никто поначалу не собирался свергать короля и заводить республику – дело это было настолько новое и непривычное, что здравомыслящие люди его инстинктивно опасались. Однако… любая революция имеет много общего с классической деревенской пьянкой по случаю большого праздника. Сначала опрокидывают по рюмочке и степенно толкуют про виды на урожай, про легкомысленное поведение мельниковой дочки, про то, ест ли гишпанский король лягушек, или городской телеграфист все наврал. Потом как-то незаметно переходят на граненые стаканы, вспоминаются старые обиды и старые счеты – и вот уже кумовья идут друг на друга с лопатами и вилами, горят амбары и коровники, в свалке затоптали попа и старосту, и из уездного городка наметом несется вся наличная жандармская команда, а следом казачья сотня, потому что меньшими силами не усмирить. И только на третий день, хмуро бродя по пожарищу и не досчитываясь кузнеца дядю Пафнутия, соображают, что его в горящей избе и забыли, потому как в первую голову спасали самогонный аппарат. Ну, а где поп со старостой, лучше и не гадать…
Так вот, с революциями обстоит точно так же. Даже если никто поначалу специально и не хотел резких телодвижений, сама логика событий, сами взбудораженные многомиллионные массы очень быстро начинают громоздить вовсе уж жуткие комбинации – причем, господа мои, не забывайте, процесс идет непременно с двух сторон!
Дворяне массами побежали за границу – и начали создавать там армию вторжения. Тем временем во Франции создавали свою армию, новою, революционную, которой предстояло на штыках принести счастье и свободу остальной Европе…
Ага, вот именно! То, что «заграничная контрреволюция» первой вторглась во Францию – очередная сказочка. Это французская армия браво ринулась к соседям – в Италию, Голландию, свергать феодалов, делить землю, вешать попов и нести просвещение.