Они вышли из гаремлыка в сад. Еще спускаясь по лестнице, Марика завидела вдали на полянке вырытую могилу. Это была ее могила…
И еще кое-что заметила Марика. Это кое-что было полупрозрачным дымом, поднимавшимся от небольшого костра, горевшего на краю могилы. Тонкий сладкий аромат насыщал воздух.
Не обращая внимания на окружающее, Осман, казавшийся помешанным, тащил Марику к могиле. Но по мере того как они приближались к роковому месту, странное чувство непобедимой слабости овладевало им. Сделав еще несколько шагов, он глубоко вздохнул, выпустил из своих ослабевших рук руку девушки.
— Ты… меня… околдовала! — пробормотал он коснеющими устами и как мертвый покатился на землю. Грузное тело его легло рядом с могилою, приготовленною для Марики. Девушке стоило толкнуть это тело ногою, чтобы оно скатилось в могилу. Но Марика не была мстительна…
— Блевио! — крикнула она. А берсальер уже мчался к ней с радостным взором. Пять минут спустя оба перелезли через каменную стену фондука и оказались на свободе в оазисе. Приготовленные Блевио еще вчера лошади мирно паслись на лужайке. Накинув на себя бараканы, беглецы уселись на лошадей и погнали их что было мочи. По дороге им встречались и всадники, и пехотинцы.
— Куда вы? — крикнул беглецам один из встречных. — Бегите, спасайтесь. Итальянцы идут. Их много, как звезд на небе… — И он побежал.
Да, суматоха, поднявшаяся в арабско-турецком лагере Османа-паши, имела серьезные основания: три итальянские колонны вышли тайком из своего лагеря, разошлись разными дорогами, и теперь одна из них уже окапывалась в тылу турецкого лагеря, а две приближались с севера, отрезая арабам все пути.
В тот момент, когда наши беглецы домчались до места, где в Красном оазисе прятались их близкие, возле турецкого лагеря уже грохотали пушечные и ружейные выстрелы. Град гранат и туча пуль сметали все живое. В лагере воцарился ужасный беспорядок. Толпы обезумевших от страха людей метались, ища выхода, разбредались по пустыне. Но гранаты и пули настигали их…
Может быть, будь на месте Осман-паша, ему удалось бы спасти хоть часть своих войск. Но он недвижим лежал на краю предназначенной для Марики могилы. И в погребе лежал злополучный мудрый Мабрук, который в волшебных снах грезил о золотых горах…
Оба очнулись от волшебного сна только сутки спустя в итальянском полевом лазарете, в качестве пленных.
Осман-паша не пережил плена и позора поражения: когда его везли из Триполи в Палермо, он ночью выбросился в море и утонул. Иная участь постигла верного его слугу, мудрого Мабрука: оказавшись в плену, Мабрук философски подчинился собственной участи и поступил на службу к какому-то итальянскому торговцу — убирать конюшни, чистить навоз, ухаживать за лошадьми и верблюдами…
Но что же было с остальными героями нашего повествования?
Блевио и Марика благополучно добрались до Красного оазиса и соединились с остальными беглецами. Они успели предупредить их о том, что Али-бен-Али ведет целый отряд аскеров Османа-паши. Это дало возможность приготовиться к защите.
Едва отряд турок в количестве около ста человек показался в окрестностях стоянки беглецов, как неведомо откуда на турок посыпался град метких пуль. Беглецов, считая и Марику, было всего восемь человек. Но стреляли они с таким усердием, что могло показаться, будто в оазисе залегла целая рота. И пули их производили ужасное опустошение в рядах аскеров. Потеряв человек около сорока убитыми и ранеными, аскеры пали духом и обратились в бегство, оставляя на поле сражения товарищей. В числе раненых оказался шедший во главе храброго воинства Али-бен-Али, сенуссист.
Увидев поражение своих, он заполз в кусты и старался только, как бы поскорее убраться подальше от опасного места.
Некоторое время спустя он, забившись в кусты, увидел, как по оазису вихрем промчалась группа людей на восьми лошадях. Это были — Руджеро Дориа, Марика, Иза-эль-Магри, Мизра, его отец Мукдар-эль-Гамма, Тайар Ассиф, слуга Изы, и два берсальера — Блевио Блеви и Раймондо Дарти. Солдаты, как всегда, едва встретившись, уже препирались, подшучивая друг над другом и награждая друг друга привычными кличками.
— Ну, как поживаешь, толстяк? — осведомлялся один. — Не раскусили тебя арабы?
— Нет, не раскусили! — отшучивался другой. — А ты как, длинноногий? Не перешибли тебе турки ходулек?
Это были последние человеческие слова, услышанные Али-бен-Али, сенуссистом.
Проводив беглецов взором, полным жгучей ненависти, он снова пополз. Силы мало-помалу начинали изменять ему. Кровь из двух ран, полученных им в бедро и в руку, все лилась и лилась. Сознание начало изменять ему.