- Отчего же, - согласился Альбрехт, - только мне, наверное, стоит переодеться в гражданское платье.
- Зачем? Ведь тебе так идет военная форма...
Сын смущенно улыбнулся, но сказал, что краем уха слышал о строгости военных патрулей. Одним словом, если херр Зееман мечтал продемонстрировать приятелям отпрыска в полной парадной форме, то следует выбрать более удачное время и место. Отто горестно вздохнул и признал справедливость слов сына. Черную шинель от "Schutzstaffeln" со знаками отличия труппфюрера пришлось оставить висеть на вешалке; ее сменило демисезонное пальто с тяжелым каракулевым воротником - середина января в Саксонии выдалась на редкость студеной. Альбрехт надел утепленный плащ и фетровую шляпу, которую когда-то ему подарила мать на двадцатилетие. Отто взял в руки свою любимую трость, больше походившую на альпеншток, и объявил, что он готов к выходу. Этой тростью в случае нужды можно было отбиться от злой собаки или даже чувствительно перетянуть кого-нибудь по спине - набалдашник у нее был выточен из слоновой кости.
"Легкая Пена" располагалась на соседней улице и оказалась небольшим трактиром, где чудаковатого вида хозяин предлагал своим гостям около двадцати сортов пива. Десять из них являлись его "ноу-хау" и были получены от лежащего на смертном одре отца. Причем три из этих десяти рецептов старый кретин твердо намеревался унести с собой в могилу. Но нынешний хозяин трактира оказался очень настойчивым.
- Брешет, как старый еврей! - фыркнул Отто, сдувая с литровой кружки тяжелую шапку пены, - и трактир он свой неправильно назвал. Ну, какая же она "легкая"? Третий раз дую - хотя бы на дюйм сдвинулась!
- Мой командир говорит, что чем тяжелее пенная шапка, тем пиво лучше! - наставительно произнес Альбрехт.
- Твой командир может быть асом в работе с солдатами, но в пиве он ни черта не смыслит! - заявил Отто, отхлебывая темный, почти черный напиток, - пена у настоящего пива должна стоять ровно две минуты! А не полчаса... Руфус! Да ты притащишь эти проклятые колбаски, или мы будем пить на пустой желудок?!?
- Сию минуту, херр труппфюрер! - отозвался из-за стойки хозяин, - Отто, да потерпи ты немного! Не видишь - у меня сегодня много посетителей!
- У тебя всегда до черта посетителей! - громко проворчал херр Зееман, - а у меня сын не каждый день бывает!
Трактирщик краем уха уловил недовольное ворчание и отправил к Зееманам помощника с подносом. Помимо традиционной кислой капусты и сосисок, употребляемых обычно бюргерами, в "Легкой Пене" подавали тонкие соленые охотничьи колбаски. Они пользовались повышенным спросом у посетителей, поедались килограммами и запивались бочонками пива. Старина Руфус Обергаус знал свое ремесло на "отлично", и заведение его процветало. Несмотря на тяжеленные пивные шапки, что свисали с каждой пивной кружки и занимали до четверти полезного места.
- Ну, чтобы издох этот проклятый Оуэнс! - произнес тост Отто.
- Дался тебе этот ниггер! - покачал головой Альбрехт, - и что ты про него вспомнил?
Со времени Одиннадцатых Олимпийских игр прошло уже два года, но старый Отто Зееман без устали выказывал ненависть к американскому чернокожему легкоатлету, признанному лучшим спортсменом Берлинской Олимпиады. Альбрехт подозревал, что отец колеблется "вместе с генеральной линией партии", и ненависть к Джесси Оуэнсу была чувством подданного Адольфа Гитлера. А уж о ненависти Адольфа к разрушителю арийского образа ходили легенды. После того, как МОК признал Оуэнса самым лучшим спортсменом Олимпийских игр, фюрер полчаса бесился в своем кабинете: брызгал слюной, крушил мебель и катался по ковру, время от времени кусая его за углы. За это среди членов НСДАП он заработал нелегальную кличку "Ковроед", но официальные исследователи Великого и Ужасного Фюрера выделяют несколько событий, в результате которых за Адольфом Алоизовичем закрепилось такое обидное прозвище. Это Берлинская Олимпиада, нервные события в Чехословакии и провал осеннего наступления под Москвой.
С другой стороны, возможно, что все это - обычная скверно приготовленная утка. На данный момент нас заботят лишь чувства Зеемана-старшего, который собирался пригласить сына в синематограф на просмотр титанического труда тридцатишестилетней Лени Рифеншталь - документального фильма "Олимпия". За этот фильм Лени Рифеншталь, так же как и Джесси Оуэнс, получила награду от Международного Олимпийского комитета. Гонорар в четыреста тысяч рейхсмарок стал достойной наградой талантливой женщине-режиссеру за два с лишним года работы. Свой документальный фильм Лени Рифеншталь посвятила красоте и гармоничности человеческого тела, а Адольф Алоизович был от "Олимпии" в полном восторге, ровно как и миллионы зрителей во всем мире.
Альбрехт по настоянию отца посетил синематограф и потратил три часа собственного времени на просмотр этого шедевра. Он уже был знаком с творчеством Лени - ее фильмы "Триумф воли" и "Наш Вермахт" им показывали во время учебы в офицерском училище. Вопреки устоявшемуся мнению, молодой Альбрехт не чувствовал никакого душевного подъема после просмотра этой "ненаглядной агитации". Во всяком случае, относился к творчеству Лени именно, как к агитации и пропаганде. Возникновению подобных взглядов способствовало сближение его с Карлом Ромбергом; тот, получивший прекрасное образование, стремился по мере сил просвещать своего молодого друга. Поэтому Альбрехт честно проспал где-то около половины фильма, а на вопрос отца о своих впечатлениях, честно ответил:
- Если откровенно, то я бы посмотрел что-нибудь с Марлен Дитрих.
- Что-о? - с головы Отто слетел котелок.
Альбрехт устало улыбнулся:
- Пап, ну хватит! Ты представляешь, сколько раз мы показывали подобное искусство солдатам в целях формирования и укрепления воинского духа?
- Хм! Ну, если с этой позиции, - протянул Отто, - а то я смотрю - ты какой-то поникший.
- Устал сильно. Это и был тот сюрприз, о котором ты упоминал дома?
- Да...
- Папа, ну что же ты, честное слово! Бюргера бокалом пива удивить хотел! Лучше бы в оперный театр сходили... сколько ты отдал за билеты?
- Сколько надо, столько и отдал! - буркнул Отто, до крайности разочарованный тем фактом, что Альбрехт не обрадовался сюрпризу, - а вот до оперы я не охотник. Но если ты так настаиваешь - сходим!
- Да что ты, отец, я же пошутил! Где ты слыхал, чтобы офицеры ходили в оперу?
- Раньше ходили! Мне мать рассказывала - твоя бабушка. Ты помнишь, она ведь в услужении у одной оперной певички была. Так вот, к этой певичке после представления офицеры ходили толпами, представляешь?
- Представляю! - рассмеялся Альбрехт, - просили спеть "на бис"! Пошли, выпьем перед сном за великую силу искусства. Прозит, папочка!
Долгий, увлекательный и утомительный разговор подходил к концу. Самым тяжелым он стал, как ни странно, для Ивана Михайловича Кречко. Лаврентий Павлович обладал поистине чудовищной работоспособностью - что ему просидеть пять часов под интересную беседу и заваренный турецким способом кофе. О Волкове и говорить нечего: Андрей Константинович отдыхал, работая. Поэтому Кречко изо всех сил сдерживал зевоту, но за окном был уже третий час ночи - предрассветное время для деревенских петухов. На улице трещали от мороза деревья, бродили закутанные в тулупы караульные, негромко перекликаясь и приплясывая для сугреву.
- Хорошо! - растягивая на восточный манер, произнес Берия, - человек вы очень интересный, и если все то, о чем вы нам рассказали - правда... то будем считать, что Господь Бог нам предоставил гандикап.
При слове "Бог" проснулся Кречко и с упреком посмотрел на наркома. Тот только отмахнулся:
- Все равно, как "это" назвать. Рок, фатум, судьба! Смысл в ином: грядут великие события, предугадав ход которых, можно получить для страны немалую выгоду. Только выгода ли в том, чтобы выйти из катаклизма с наименьшими потерями? Выгода, товарищи, однозначно, выгода!