Жеребец Акулова метался по узким улицам и переулкам, будто сам выискивал беляков. Акулов почти не управлял им, затерявшись среди неистовых всадников. Только округлившиеся глаза его быстрее отыскивали цель, зорче смотрели по сторонам, да, может, чаще опускалась сабля на белогвардейские головы и плечи.
Отыскав дом, в котором размещался штаб, Акулов высадил раму и, привстав на стременах, заглянул внутрь. Там никого не было. Заскочив во двор, он крутнулся по нему и неожиданно увидел в переулке пушки. Жеребец перепрыгнул через плетень, завяз в сугробе и с трудом выскочил на дорогу. Белогвардейцы, торчавшие у пушек, с ужасом глядели на невесть откуда свалившегося на них разъяренного всадника. Акулов успел зарубить двоих, пока остальные, опомнившись, кинулись врассыпную. Не обращая на них внимания, Акулов спрыгнул с Гнедка, осмотрел пушки, потрогал ногой тут же валявшиеся снаряды. К нему уже спешили новые всадники, и кто-то из них тоже соскочил с коня, привычной рукой потрогал прицельную раму, схватил снаряд, сунул его в ствол и вопросительно поглядел на комбрига.
Акулов махнул рукой в сторону соседней деревни, крикнул:
— Руби их в хвост и в гриву, растак их переэдак!
А к соседней деревне, собрав кучку кавалеристов, уже гнал Прокофьев. У околицы суетились вражеские пулеметчики. Но они не успели выпустить ни одной ленты: стремительный вихрь смял их. Путиловцы рассыпались по селу.
Сзади, из поселка, ударила пушка, за ней вторая. Снаряды разорвались в центре деревни. Белогвардейцы в панике бежали навстречу путиловцам.
Сдержав коня, Прокофьев остановил одного из бойцов:
— Скачи! Своих же перебьют!
Он вернулся к захваченным пулеметам и приказал красноармейцам, уже хлопотавшим возле них, бить очередями вдоль улицы. Ленты с патронами валялись тут же, под рукой.
…В Верхнекутамышском поселке бойцы собирали в кучу пленных, сумевших спастись в яростном бою. Пушки размеренно били по тылам белых.
Рассвело. Красноармейцы копались в закрытых рогожами санях захваченного обоза, отыскивая еду, набивая торбы овсом. Кое-кто присматривался к обозным лошадям: нельзя ли под седло.
Пленные мерзли, сбившись в кучу, тряслись не то от холода, не то от еще не прошедшего испуга. С ними, уже миролюбиво, толковали красноармейцы:
— Мы целую ночь мерзли, а вы в теплых избах на полатях дрыхли. Выдюжите!
— Как спалось-то? Сны какие видели?
Акулов в это время допрашивал офицера, захваченного в штабной избе:
— Почему же ты не стрелял в меня, когда я в окно заглядывал? — спрашивал он удивленно.
Офицер смотрел на него с недоумением. Видимо, он сейчас только сообразил, что действительно можно было стрелять. Но сообразил он и другое. Заговорил торопливо, жалобно, пытаясь вызвать сострадание:
— Я сам из рабочей семьи… Мобилизовали… Лично я ни одного красного не убил…
— Ты вот лучше расскажи, — перебил его Акулов, — какие части стоят против Комарихи? Когда намечено наступление?
— Сегодня. Один полк на Селянку, должны уж начать, а мы — на Комариху, попозже.
Офицер с испугом смотрел на Акулова. Видимо, успел узнать про крутой нрав комбрига. Но тот допрашивал спокойно:
— Что ты трясешься? Если не врешь, что из рабочих, — останешься в живых. Мы боремся против классовых врагов, а не против таких, как ты.
— Да, да, я мобилизованный…
— А кто там? — Акулов кивнул в сторону соседней деревни.
— Другой полк. Два батальона…
— Было два батальона! — перебил неожиданно появившийся Прокофьев. — Теперь меньше. Остальные разбежались.
И как бы оправдываясь перед Акуловым, добавил:
— Лошади не идут, пришлось прекратить преследование. Комбриг ходил по избе озабоченный. Словно и не было невероятной победы, словно так и должно быть, что Прокофьев, его близкий боевой товарищ, вернется здоровым и невредимым после жестокого боя, что полный разгром вражеского полка был само собой разумеющимся.
Акулову не давал покоя едва слышный бой под Селянкой.
— Обратно надо идти, к Селянке, — прервал свои размышления Акулов.
— Конечно, надо, — согласился Прокофьев. — Только лошади…
Зазвонил телефон. Акулов удивился:
— Действует?
Зорко посмотрел на офицера:
— Разговаривай!
Офицер, не сводя глаз с Акулова, снял трубку, облизнул пересохшие губы:
— Штаб 3-го Барнаульского полка слушает. Поручик…
— Из штаба дивизии. Спрашивает, что происходит, — закрыв трубку рукой, топотом оказал офицер.
— Спроси, у кого Селянка.
— Да, да слушаю. У кого Селянка?