— Вы уверены в благополучном исходе?
— Да, — ответил он, — хотя мистер Торндайк не так оптимистичен, как я, и допускает неудачу. Но она грозит нам лишь в том случае, если в присяжные пригласят микроцефалов, а судья, как круглый дурак, не поймет простейших показаний технического характера. Мы надеемся, что такого не случится, а раз так, то в целом чувствуем себя в безопасности. Надеюсь, я не разглашаю секреты вашего патрона, он ведь не любит несвоевременных деклараций.
— Это верно, — улыбнулся я, — меня он не балует никакими подробностями, поэтому я рад пооткровенничать с вами.
— Вот как? — забеспокоился Энсти. — Тогда попрошу вас поклясться в соблюдении тайны. Да, расследуя преступления, Торндайк всегда до поры до времени замкнут, застегнут на все пуговицы, и он прав. Я не перестаю восхищаться тактикой, вынуждающей его противников укреплять и баррикадировать вход, который Торндайк, вроде бы, и не собирается атаковать. Впрочем, по-моему, вы мечтаете, чтобы я скорее убрался к черту. Дайте мне сигару, и я уйду — хотя и не в том направлении.
— Возьмите из тех, которые так любит Торндайк, — предложил я, не отказав себе в удовольствии поиздеваться над докучливым гостем.
— Что? Эти дурацкие трихинопольские? Увольте, лучше я буду курить бумагу, купленную у книготорговцев, или на худой конец — собственный парик.
Я раскрыл перед ним свою коробку с сигарами; он с озабоченным видом выбрал одну, понюхал и положил в карман, после чего церемонно попрощался и, весело насвистывая мотивчик из новой комической оперы, удалился вниз по лестнице. Моему ликованию не было предела, тем более что минут через пять раздался легкий, аккуратный стук медного молоточка, и мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Я бросился к порогу и, распахнув дверь, увидел Джульет.
— Можно войти? — сухо спросила она. — Мне нужно сказать вам что-то важное, перед тем как мы отправимся.
— Что стряслось? — встревожился я, потому что девушка выглядела сильно расстроенной, а ее пальцы, прикоснувшись к моей руке, заметно дрожали.
— Беда, доктор Джервис, — со слезами в голосе промолвила она и сделала отрицательный жест, когда я предложил ей сесть в кресло. — Мистер Лоули изложил свои прогнозы относительно дела бедного Рубена, и такая позиция доводит меня до отчаяния.
— Повесить мало этого остолопа, — пробормотал я, но поспешно извинился. — Зачем вы пошли к нему, мисс Гибсон?
— Я к нему не ходила, это он обедал у нас вчера и держался мрачно и хмуро, как туча. Видя мои переживания, Уолтер отвел нас с Лоули в сторонку и попросил его объективно оценить сложившуюся ситуацию. Его ответ поразил меня пессимизмом и безволием. «Дорогой сэр, — сказал он Уолтеру, — единственный совет, который я отважусь вам дать: перенесите несчастье с философским стоицизмом. Я почти убежден, что ваш кузен будет признан виновным и осужден». — «Но позвольте, — перебил его Уолтер, — как обстоит с линией защиты? Мы ведь имели все основания надеяться». Мистер Лоули пожал плечами и неприязненно произнес: «У вашего кузена слабое, жиденькое алиби, оно ни на что не годится; к тому же у нас нет ни показаний, ни фактов, которые хоть чуть-чуть пошатнули бы доводы обвинения. Выражаясь откровенно, я вообще не верю, что такие факты существуют». — «Вероятно, доктор Торндайк обнаружил что-то новое», — возразил Уолтер. И тут Лоули заявил вызывающим тоном, чеканя слова и хлеща нас ими, словно плетью: «Я не слышал от мистера Торндайка ничего такого, что заставило бы предположить, будто он действительно добился успехов в том деле, за которое столь опрометчиво взялся». Это правда, доктор Джервис? Я измучена, напугана, не нахожу себе места и не сплю ночами. Я же до последнего верила в Торндайка и в вас. Неужели Рубена посадят в тюрьму? Он не похищал эти злосчастные алмазы!
Ища поддержки, она сжала мою руку и устремила на меня умоляющий взгляд; ее прелестные серые глаза вмиг наполнились слезами. Я был так пленен ее красотой, доверчивостью и беззащитностью, что моя осторожность растаяла, как снег под июльским солнцем, и я забыл про клятву, которую совсем недавно дал мистеру Энсти.
— Неправда, — ответил я, беря Джульет за руку и с трудом сдерживаясь, чтобы не прижать девушку к груди. — Я бы никогда не позволил себе преднамеренно ввести вас в заблуждение, ибо это означало бы, что я предал нашу дружбу, а она для меня — все, я не мыслю себе счастья без вас и испытываю к вам такие сокровенные чувства, о которых никто, кроме меня самого, никогда не узнает.
Она вздрогнула и улыбнулась сквозь слезы, точно раскаиваясь, что так напугала меня и вынудила признаться в любви:
— Простите, ради бога, и не обижайтесь. Вы не сердитесь? С моей стороны и вправду глупо переживать из-за слов мистера Лоули, особенно после того, что вы мне говорили. Это выглядит как недоверие к вам. Но вам, сильному, мудрому мужчине, пристало быть снисходительным к слабой женщине. Боже, что я натворила! Я потеряла выдержку, взвинтила себе нервы и понапрасну взбудоражила вас. Поклянитесь, дорогой доктор Джервис, что вы меня прощаете, иначе моему бедному сердцу станет еще больнее.
О Далила! Этот взмах ножниц отрезал последнюю прядь волос и оставил меня — в нравственном отношении — голым, как биллиардный шар. Отныне я был весь в ее власти и без колебаний разгласил бы любые тайны своего патрона — хорошо, что этот предусмотрительный джентльмен взял за правило держать меня вне досягаемости своих профессиональных успехов.
— Разве я могу сердиться на вас? — воскликнул я. — Наоборот, я злюсь на самого себя. Вы страдаете, а я, эгоистичное животное, не в состоянии вам помочь. Позвольте хоть ненадолго прогнать ваши страхи и вернуть вам душевное равновесие.
— Вы так добры ко мне!
— Я уже сообщал вам: Торндайк в моем присутствии заверил Рубена, что сделает его невиновность очевидной для каждого, что имеет все основания надеяться на это. Почему же вы сомневаетесь? Одного этого обещания, по-моему, достаточно.
— Да-да, — закивала она, вытирая слезы: — Пожалуйста, забудьте про мои стенания, мне и вправду неловко…
— Чтобы вы, Джульет, окончательно успокоились, — продолжал я, — сошлюсь на мнение авторитетного специалиста, мистера Энсти, барристера, чьи деловые качества заслуживают уважения. Мистер Энсти был здесь с полчаса назад…
— Это адвокат Рубена? И что он сказал? Да не молчите, пожалуйста, я как на иголках!
— Коротко резюмируя, он почти уверен в оправдательном приговоре и в том, что сторону обвинения ожидает большой конфуз. Он, похоже, весьма доволен той речью, с которой ему предстоит выступить на процессе, и с искренним восхищением отзывается о работе Торндайка.
— Он действительно убежден, что Рубена оправдают? — Голос Джульет задрожал, она побледнела и, утратив над собой контроль, бессвязно забормотала: — Ой, какой неожиданный поворот; у меня нет слов, чтобы вас отблагодарить… Право, это так мило с вашей стороны! — Она осушила глаза платком, выдавила из себя улыбку и внезапно разразилась рыданиями.
Я почти инстинктивно привлек девушку к груди, положил ее голову себе на плечо и начал нашептывать ей слова утешения — не помню, какие именно; кажется, я называл ее своей любимой и нес другую сентиментальную чушь, совершенно неуместную в той ситуации. Через несколько минут она успокоилась, вытерла слезы, посмотрела на меня немного застенчиво, щеки ее порозовели, и она сказала:
— Мне очень стыдно за свое поведение. Пришла в чужой дом и расплакалась у вас на груди, как взрослое дитя. Наверняка никто из ваших клиентов не позволяет себе такой бесцеремонности. — Мы весело засмеялись, вновь радуясь жизни, после чего Джульет, спохватившись, посмотрела на часы: — Мы потеряли впустую много времени и теперь опоздаем к Рубену.
— Нет, успеем, — ответил я, схватил шляпу, и через пару минут мы уже ехали по Кингс-Бенч-уок.
Время от времени я поглядывал на свою спутницу: ее лицо по-прежнему светилось от счастья, глаза блестели и излучали такую нежность, что я дрожал от страсти и с трудом сдерживал волнение сердца. Мне хотелось сказать Джульет все и покончить с этим раз и навсегда: признаться, что я ее покорный раб, а она — моя богиня и королева, что никто не будет любить ее так, как я, значит, никакой другой мужчина не вправе претендовать на нее. В моей душе еще звучал голос, называвший меня клятвопреступником и предателем интересов человека, который поверил в меня, дал мне работу и приютил в своем доме, но все тише и невнятнее.