Усмехнулась, сложила на груди руки.
– Ясно, значит, напели вам.
– Почему же напели. Граждане дают показания, – туманно выразился я, кивнув на дверь, из которой недавно вышел шофер.
– А вы и рады, – огрызнулась, – служащие советских органов, а сплетни собираете, как…
– Гражданка!
– Раз вам показывают, то их и расспрашивайте. Одно только. Запишите там себе, запишите, запишите! Булавка для галстука отсутствует. Вещь не из дешевых. Навершие в виде павлиньего глаза, с турмалином. Мало ли кто с места прихватил! На фабрике-то у нас не бывает этого. Ничего не пропадало, пока вы…
– Значит, так. – Я подвинул стул ближе, она отшатнулась. – Директор фабрики Кулагин по первоначальной версии – отравлен. Прямо здесь, в своем кабинете. Доступ и в кабинет, и к бутылкам с коньяком и всему остальному был у вас. Ваша задача сейчас рассказывать все правдиво и подробно. Иначе у меня появится повод вас задержать.
– Отравили? – удивление ее казалось вполне искренним. Губы искривились, задрожали, обозначилась сеточка морщинок у рта – немного смазана помада. – Зачем мне, зачем я стану?!
– А вот вы мне и скажите, – я продолжил вполне мирно: – Согласитесь, уж лучше вы, а не фабричные сплетники, расскажете все как есть.
Поджала губы. Но ведь не дурочка, понимает, что шило из мешка выскочило.
– Мы с Николаем… Товарищем Кулагиным состояли в отношениях. Планировали в скором времени записаться и проживать совместно.
Я помолчал, надеясь, что мне удалось изобразить сочувствие.
– Понимаю. А как давно ваши отношения длятся?
Она немного расслабилась.
– Разве это имеет значение для чувства…
– Имеет для следствия. Так что же? Месяца три?
Заботкин обмолвился, что задерживаться поздними вечерами Кулагин начал где-то с марта.
– Да. Мы объяснились на товарищеской вечеринке по случаю выпуска новой партии мыла. Это было в марте, на праздник Международного женского дня.
Продолжала она очень бойко, выходила канцелярская сказка о Золушке, где правда мешалась с выдумкой.
– Я ни о чем и не думала, когда пришла работать! Клянусь! Образование я не успела получить, но за счет того, что окружение мое так сложилось, попала на это место. – Она украдкой взглянула на свои ноги в блестящих чулках, чуть поправила платье. – Николай Михайлович был настоящий мужчина. Сразу вник, помог с некоторыми… темными пятнами моей жизни. Я, конечно, благодарна. Его не ценили в семье! С женой у него были разногласия. Сын вырос пустым, легковесным человеком.
– Что же, у вас все было гладко? И никаких споров, ссор?
– Конечно!
Зина говорила уж слишком убедительно, я перебил:
– Мне говорили иное.
– Николай Михайлович – мужчина авторитетный. Если кому-то могло показаться… Не их дело! – и прибавила мстительно: – Вы лучше спросите Носа, о чем они тут кричали друг на друга. Едва не постоянно. Я, само собой, не подслушиваю, но – должна же я знать? К тому же не услышать невозможно!
Опять какой-то «Нос», я пометил себе разобраться.
– Спросим. А что вы слышали?
– Слов не разобрать толком, – с сожалением, – что-то о делах фабрики. Про какие-то поездки. Еще говорил, что примет меры. Николай Михайлович после этих разговоров был взвинчен.
Ценный кадр эта Зина. Что не говорят, и то услышит.
– С ним он должен был встретиться накануне вечером? – Я кивнул на пепельницу и окурок, изъятые из кабинета.
Ответила поколебавшись, почти с сожалением:
– Это его папиросы, он всегда такие курил. А Нос не курит, куда там. Все просит меня окно открыть, если чует табак.
– А с кем еще были ссоры? Может, кто-то неизвестный заходил?
– Нет, – она подумала, – не было.
– Я попрошу вас найти мне список работников, которых приняли на фабрику недавно. Хорошо?
Кивнула.
– Кто из рабочих и сторонних посетителей был у него в тот день?
– Вот, – ткнула в бумаги на столе, – там моя книжка.
Я достал блокнот в коленкоровом переплете. Она пролистала его. Передала с загнутой страницей.
– Тут все записано. Директор не любил случайных посетителей. Все знали, что он сам вызывает, если кто нужен. Видите, после обеда уже чисто.
– Раз на столе коньяк – значит, разговор не рабочий?
Зина пожала плечами.
– Он мог пригубить вечером. При его работе иначе сложно.
– Но ведь по вторникам он не засиживался? А тут и приехал накануне раньше обычного.
Она упрямо поджала губки.
– Вы уж помогите следствию разобраться, – продолжал я. – Сами понимаете, как это важно.
– Последнее время… много работы. Подготовка к выставке за границей. А кроме того, он снова повздорил с сыном! Перед уходом на службу. Некоторые люди не умеют ценить, что для них делают. Я ему говорила, говорила! Нужно было устроить парня на фабрику, хоть и рабочим! Но он, – она немного запнулась, – «не желаю, чтобы как я, из низов, пусть выучится, станет специалистом, человеком!». Вот, поссорились. Николай Михайлович и позавтракать толком не мог, а у него пищеварение было…