Он закончил писать отчеты, положил их в конверт для внутреннего пользования с копиями Нэслюнду и Фристедту. Было уже поздно, рабочий день окончился несколько часов назад, большинство сотрудников разошлись по домам.
Карл спустился к месту, где оставил свой автомобиль, ожидая найти квитанции о штрафе за длительную парковку машины, и обычным путем, мимо магазинчика гамбургеров, поехал домой, в Старый город. Но уже поджидавшая почта во второй раз сегодня продлила его рабочий день. Старик прислал билет на "Ансгар тур" с отлетом на следующее утро и список приказов, начинавшихся специально подчеркнутым: "Не брать с собой никакого оружия".
Да, правильнее, пожалуй, так и поступить. В его специальной сумке для оружия был особый карман из пластика с металлическим вкладышем; в специальный аппарат в обычных аэропортах там видно несколько фотоаппаратов и объективов, а в потайном отделении за "аппаратами" находится его револьвер; открывая сумку, там действительно видишь фотоаппарат и телеобъектив, почти просвечивающийся, однако внутри, с другой стороны пластиковой пластинки, и находится это потайное отделение. Большинство контрольных пунктов в мире клюют на эту пластинку (ею американская разведслужба пользуется обычно внутри своей страны, чтобы не заполнять специальные формуляры на разрешение носить оружие при себе). Но израильтян, конечно, не проведешь. Кроме того, в Израиль он летит не выигрывать войну. Но если в этой войне ему и удастся выиграть, то лишь одно сражение.
Остальные инструкции Старика были еще более неожиданными. Но он отложил чтение письма и позвонил Фристедту. Ответил сын и сказал, что отец с матерью ушли на какую-то вечеринку. Тогда он позвонил Аппельтофту, тот оказался дома.
- Я сейчас заеду, - сказал он и положил трубку.
Через полчаса Карл уже сидел у Аппельтофта за кухонным столом. Сначала ему трудно было собраться с мыслями и сказать то, что он хотел сказать. Дело в том, что он не имел никакого представления, как должен выглядеть дом офицера безопасности, а в загородной квартире Аппельтофта он увидел нечто абсурдно-народно-шведское, о чем по крайней мере его друзья по "Кларте" и думать не могли бы.
Он заглянул в большую комнату и поздоровался с женой Аппельтофта, сидевшей перед телевизором. На верхней книжной полке стояли ряды различных туристских сувениров: ракушки, спичечные коробки, статуэтки испанских боевых быков, миниатюрный винный бурдюк, фотографии Аппельтофта и фру Греты в купальных костюмах с бумажками на носу, свадебный портрет в сельской церкви, фотография дочери в студенческой шапочке.
На книжных полках ряды дешевых изданий классиков мировой литературы и старая серия журнала "Фолькет и бильд" со шведской "рабочей" литературой. А на кухне, где они сидели, висел тканый ковер с изображением красной избы и небольшого озера, лодкой с веслами и так далее, и здесь же текст: "Свой очаг - дороже золота".
Аппельтофт сидел, далеко вытянув ноги. На его носке была дырка. Человек в носках во всех случаях выглядит не так солидно, более беззащитно и менее официально.
Аппельтофт чувствовал себя утомленным, старым и нерешительным человеком. Конечно, важно, что Карл наконец-то узнал что-то об израильтянке. Конечно же, невозможно заставить Нэслюнда отменить свой запрет на выезд из страны ради этого. Конечно же, у Карла было право объявить о своей болезни и все же уехать. Конечно же, самое важное - продолжить поиск следов убийцы Акселя Фолькессона. Конечно же, никакой это не след, а задержанные пропалестинские активисты и арабы, которым грозит выдворение из Швеции.
Но все же фундаментальная ошибка состоит в том, что вот уже в третий раз кто-нибудь из троих получивших задание расследовать дело об убийстве пользуется методом, противоречащим служебному регламенту. И особенно трудно как раз сейчас, когда в доме Хедлюнда найдены патроны к пистолету. По мнению же самого Карла, в профессионализме которого у Аппельтофта нет никакого сомнения, именно этим чрезвычайно нетипичным оружием воспользовался убийца. Ситуация ужасно неприятная, от этого никуда не уйти.
- Нет, - сказал Аппельтофт после минуты молчания, - из работников "фирмы" никто не мог подложить туда эти патроны.
- А почему нет? - коротко и резко спросил Карл.
- Потому что мы этим не занимаемся. Стало бы известно, пошли бы слухи, кроме того, это преступно. Даже никто из собственной гвардии Нэслюнда не решился бы на такое. Ничего и никогда не получилось бы, он не смог бы приказать, а то, что сам он мог бы сделать такое, исключено. Кстати, их и достать-то нелегко. Кто из наших смог бы приобрести эти советские армейские патроны?
- А израильтяне?
- Зачем им такой риск, зачем им вмешиваться в наше предварительное следствие? Чтобы толкнуть нас на ложный след, да?
- Да, именно так.
- Теоретически, во всяком случае, это возможно. Но вероятнее всего, эти игрушки были у парня, как и дневник, и письма. Я имею в виду, что и они тоже найдены лишь с третьего захода.
- Да, после того, как Нэслюнд с таким энтузиазмом настаивал, чтобы я еще раз поискал, да. И еще, черт возьми, что "знал" Нэслюнд после возвращения из Парижа?
- М-да, но дневник и письма не фальшивки же. Они действительно принадлежат Хедлюнду, не так ли? А их тоже не нашли в первые два обыска. Возможно, то же самое произошло и с патронами.
- В корзине для бумаг! Неужели спецы дважды не видели корзину?
- Да, это невероятно. Ты, конечно, прав, есть некоторая разница между корзиной для бумаг и тайником за холодильником.
- Некотораяразница?
- Ну да, довольно большая. Я просмотрю все, обещаю, во всяком случае. Если их кто-нибудь подложил, то это так не пройдет. Пусть Фристедт продолжает заниматься этой вшой из Управления по делам иммиграции, а я вернусь к Хедлюнду. Посмотрю, как и что там. Но зачем тебе лететь в Израиль? Не много ли ты ставишь на карту?
- Я должен знать правду. Не хочу, чтобы, если через некоторое время нас отстранят от этого расследования, мы так и не узнали всей правды. Кроме того, я чувствую себя до известной степени обманутым.
- Да, думаю, ты прав. Действительно, чертовски неприятно, но я не могу избавиться от мысли, что нас кто-то обманывает.
- Конечно, Нэслюнд.
- Ну а если кто-то обманывает Нэслюнда? Да, он дерьмо, он многое натворил на "фирме", с этим я согласен. Но мне трудно поверить, что он преступник. Нет, хорошо, что ты полетишь. Я верю тебе; здорово, что это можно сказать, вот я и пользуюсь этим сейчас.
- Но раньше ты так не думал?
- Нет.
- Почему нет?
- Трудно сказать определенно. Все новенькие, как и ты, - люди Нэслюнда, они разрушают "фирму" и, кроме того, шпионят за нами. Скажи что-нибудь, что нельзя говорить вслух, Нэслюнд будет знать об этом в тот же день. Я думал, что ты тоже из них, "директор бюро", вот и все. Пожалуй, можно сказать так: мы, старые сыщики, слишком сложны для "директоров бюро".
- Особенно если они коммунисты?
- А ты?
- М-да, честно, не могу утверждать это. Но, во всяком случае, я занесен в "фирменный" реестр неблагонадежных.
- Да, знаю, но не мог поверить в это. В первые годы службы на "фирме" я работал в местной конторе в Люлео и занимался там коммунистами. Читал "Норршенсфламман" ежедневно, особенно семейные страницы. Сначала анонсы о смерти, умерших вычеркивал из реестра, а новые имена - тех, кто выражал соболезнование, - заносил туда. В те времена мир был проще. Нет, Хамильтон, ты мне нравишься, и я прошу у тебя прощения. Мы - старые ищейки, понимаешь?
Аппельтофт извинился и пошел укладывать жену спать. Укутал ее и вскоре вернулся с бутылкой дешевого вина.
- Она всегда засыпает у телевизора, но все равно все вечера проводит перед ним. А я сижу в основном здесь, за кухонным столом, со своими делами. Ты женат?
- Нет, все рассыпалось из-за работы. Я был влюблен, но не решался рассказывать ей о своих делах, и возникло непонимание.