— Пожалуйста, не надо! — раздался за спиной девичий голос.
Обернулся я резко, готовясь атаковать. И увидел Алису — девушка стояла прислонившись спиной к дальней стене, закрывая лицо руками.
Вот почему Станкевич так себя вел. Алиса все это время находилась здесь, слушала нашу беседу. Слушала, а не наблюдала — взгляд бы я почувствовал; зато чувствовал какое-то иное внимание, вот это и не давало мне покоя.
Это оказывается не у Станкевича такой тяжелый взгляд и раздрай эмоций, это просто не только мы с ним в кабинете были. И понятны теперь вопросы его вроде на первый взгляд такие тупые и повторяющиеся. Все потому, что ответы на них предназначались не для него совсем.
Как просто.
После прозвучавшего только что возгласа Алисы ледяная жажда убийства меня практически отпустила. Но обжигающий холод ярости из груди еще не ушел, поэтому, чтобы не доводить до греха, я швырнул бронзовую статуэтку прямо в голову портрета на стене. Четко попал, аж в стене вмятина появилась заметная, на все лицо — только лавровый венок теперь четко виден остался.
Желание убивать как рукой сняло, а от осознания того, что могло только что произойти, окатило волной жара.
— Прошу понять и простить. Был напуган, — поднял я открытые ладони обращаясь к Алисе. Какой у меня удивительно ровный и спокойный голос.
Глянул на пытающегося подняться Станкевича, на перевернутый стол — он лежит ножками вверх, и, если там все же есть пистолет в ящике, быстро его не достать. Ладно, здесь уже ничего не исправишь, последняя подача с ноги в голову второму секретарю московского обкома тоже, наверное, будет лишней, так что пора сваливать отсюда.
— До свидания, — вежливо попрощался я с ворочающимся на полу хозяином кабинета и направился к выходу. Девушка Алиса в этот момент отлипла от стены — а вот теперь вижу там рядом ширму, за которой она стояла.
Алиса быстрым шагом направилась в мою сторону. Лицо все в дорожках слез, но вид сосредоточенный. Я притормозил чуть, думая что она собралась мне что-то высказать, но Алиса просто пошла рядом, вместе со мной направляясь в сторону выхода.
— Алиса! — прохрипел от стены Станкевич, пытаясь подняться.
— Пошел ты! — пронзительно, едва не срываясь в истерику, крикнула Алиса у самой двери. — Ты мне не отец!
Я только вздохнул мысленно. Вот что бывает, когда не воспитываешь своих детей — они просто перестают быть твоими.
Крикнула Алиса, кстати, как раз в тот самый момент, когда я открывал дверь. Охранник Станкевича, да и Семенович столь неожиданному появлению девушки серьезно удивились. Они и так были взбудоражены шумом из кабинета, по виду обоих заметно.
— Семеныч, у нас большие проблемы, — буднично сообщил я.
— Руки назад, — Семенович в момент нашего с Алисой появления уже держал пистолет, направив его на охранника. Вжикнули пластиковые браслеты на запястьях и щиколотках — пара секунд, и охранник Генриха Станкевича остался сидеть на диване.
— Ничего личного, дружище, — похлопал его по плечу Семенович.
После этого посмотрел на меня крайне выразительно — вот в его взгляде, в отличие от бездны в глазах Станкевича, я прекрасно увидел легко читаемые эмоции, а также невысказанные матерные конструкции. После столь короткого и мимолетного, но выразительного обмена взглядами мы быстрым шагом направились к выходу из квартиры.
Алиса, шмыгая носом и вытирая льющиеся градом слезы, шла с нами. Что с ней делать теперь, ума не приложу. Впрочем, это не самая главная сейчас проблема. Вопрос стоит, что вообще теперь делать — о чем Семенович, когда мы, игнорируя лифт сбежали по лестнице и погрузились в машину, спросил чуть-чуть иными словами.
Алиса в машину села вместе с нами. Вроде как-то странно, что девушка едет с нами (зачем?), а вроде и не прогнать ее, оставляя наедине со случившейся семейной катастрофой.
Наша машина резво тронулась с места и проскочив по дворовым проездам повернула налево, на широкую улицу. Как называется не знаю, но для меня улица особенная и узнаваемая — в моем мире именно здесь разворачивались одни из основных событий путча девяносто первого года. Основные уличные события, конечно же, а не предшествующие им кабинетные. В окно машины я увидел Белый дом, чуть погодя мы выскочили на Новоарбатский мост. По этим улицам я гулял и в моем мире, и в этом, когда недавно Москву посещал.
Это все я обдумывал и глазел я по сторонам потому, что все в машине молчали. Я сначала недоумевал, почему Семенович ничего не говорит, ничего у меня не спрашивая, но очень быстро понял причину: ехать оказалось всего несколько минут.
После того как мы перескочили через Москву-реку и съехали с моста, машина сразу же повернула к гостинице «Украина» — еще одной «сталинской высотке». Заехали во двор под шлагбаум, подъехали к служебному входу.
Быстрым шагом прошли, почти пробежали через холл, поднялись на двадцать девятый этаж. Здесь, в просторном номере, нас уже ждал Родионов. Неожиданно, он же вроде улетел. Похоже или планы поменялись, или кто-то меня, мягко говоря, слегка обманул.
Родионов явно был сориентирован примерно о произошедшем, потому что мерил шагами гостиную номера и когда мы вошли, взглядом и жестом показал всем рассаживаться.
— Рассказывай, — обратился он ко мне.
Глава 23
Генрих Станкевич сидел, откинувшись глубоко в кресле. На лице он держал гипотермический пакет холодного компресса. Когда щелкнул замок и открылась дверь, он чуть повернул голову, посмотрев кто пришел, после чего принял прежнее положение.
— Если в деревне ночью выйти из танцевального клуба и посмотреть на звезды, из носа перестает идти кровь, — вместо приветствия произнес Родионов, после того как закрыл за собой дверь.
Станкевич отвечать не стал. Он больше не шевелился, так и продолжая сидеть запрокинув голову. Родионов прошел по кабинету направляясь ко столу, но задержался на середине пути — зацепившись взглядом за ростовой портрет Станкевича в античной тоге, на котором на месте головы была заметна глубокая вмятина.
— Серьезно, — прокомментировал Родионов увиденное. — Наконец-то кто-то это сделал, — добавил он немного погодя.
Генрих Станкевич чуть повернул голову, глядя как Родионов рассматривает испорченную картину, но снова комментировать ничего не стал. Родионов же опять хмыкнул, отвел взгляд от портрета и прошел ко столу.
— Нос не сломан?
Ответа вслух не последовало, только неоднозначное движение плеч.
— Зубы целы?
— Да, — ответил Станкевич, выпрямляясь и убирая от лица пакет компресса.
— У-у-у… — прокомментировал зрелище Родионов. — Споткнулся, Генрих?
— Не смешно.
— А это и не шутка. Генрих, твоя задача была до ужаса банальной и элементарной: сыграть эталонного мудака. Это совсем несложно — тебе всего лишь надо было быть самим собой. Переигрывать совершенно не было нужды.
Отвечать сразу Станкевич не стал. Дернул уголком губ, вновь поднял пакет компресса, прислонил к лицу и откинулся на спинке кресла.
— Ты пришел надо мной издеваться? — не глядя на Родионова глухо поинтересовался он.
— Нет, я пришел удостовериться, что ты жив-здоров, а также сделать вид что договариваюсь с тобой о решении вопроса. Сглаживаю, так скажем, твой конфликт с моим подопечным. Как он тебе, кстати?
В ответ Станкевич только выругался глухим голосом.
— Я знал, что понравится, — улыбнулся Родионов. Взгляд его, впрочем, оставался при этом холодным как лед.
— Он совершенно безразлично относится к Алисе.
— В числе прочего поэтому она и потеряла голову. Не волнуйся, я решу вопрос.
— Дима, я не уверен, что это сработает.
— Генрих. В отличие от тебя, я отвечаю за свои слова и выполняю свои обещания. И я тебе гарантирую, что когда ты умрешь, я смогу сохранить для твоей дочери твои накопленные капиталы, большую их часть которую не конфискуют, а также уберечь твою дочь от мести семьи Черной.