Но поэт не заметил этого и, опьяненный аплодисментами, которых удостоил его цвет духовной жизни Парижа, поклонившись, сказал:
— Далее следует сонет к Мелите; читать ли его?
— Да, да, да! — одновременно закричали госпожа принцесса, г-жа де Рамбуйе, красавица Жюли, мадемуазель Поле и все, для кого образцом был вкус хозяйки дома.
Корнель продолжал:
В те времена сонеты вызывали наибольший душевный подъем по сравнению с другими поэтическими произведениями, хотя еще не были сказаны слова Буало (ему предстояло родиться лишь восемь лет спустя):
Сонет Корнеля, признанный безукоризненным (особенно женщинами), был встречен бурными аплодисментами; даже мадемуазель де Сюодери соблаговолила слегка похлопать.
Ротру, чье верное сердце было полно нежной преданности другу, больше всех радовался триумфу своего друга и был просто на верху блаженства.
— Действительно, господин де Ротру, — сказала госпожа принцесса, — вы были правы относительно вашего друга: этого молодого человека стоит поддержать.
— Если вы так думаете, госпожа принцесса, то не смогли бы вы через его высочество господина принца найти для него какое-нибудь скромное место, — ответил Ротру, понижая голос с таким расчетом, чтобы его могла услышать только г-жа де Конде, — средств у него нет, и, согласитесь, будет досадно, если из-за нехватки нескольких экю такой великолепный гений не разовьется.
— Да уж, господин принц именно тот человек, с которым следует говорить о поэзии! На днях он увидел у меня за ужином господина Шаплена. Он отозвал меня, чтобы сказать уж не помню что, потом вернулся и спросил: "Кстати, кто этот черненький господин, что ужинает с вами?" — "Господин Шаплен", — отвечала я, полагая, что этим все сказано. "А кто такой господин Шаплен?" — "Тот, что создал "Девственницу"". — "Ах, "Девственницу"? Так это скульптор?" Нет, лучше я поговорю о нем с госпожой де Комбале, а она — с кардиналом. Согласится он работать над трагедиями его высокопреосвященства?
— Он согласится на все, лишь бы остаться в Париже. Судите сами: если он создает такие стихи в прокурорской канцелярии, то что же он создаст, оказавшись в мире, где вы королева, а маркиза первый министр?
— Прекрасно, ставьте "Мелиту": она пройдет с успехом и мы все это уладим.
Она величественно протянула Ротру свою прекрасную руку; тот взял ее в свою и стал разглядывать, как бы оценивая ее красоту.
— О чем это вы задумались? — спросила госпожа принцесса.
— Я смотрю, найдется ли на этой руке место устам двух поэтов. Увы, нет: она слишком мала.
— К счастью, — улыбнулась г-жа де Конде, — Господь дал мне их две: одну для вас, другую для того, кого вы назовете.
— Корнель, Корнель, иди сюда! — закричал Ротру. — Госпожа принцесса в милость за сонет к Мелите разрешает тебе поцеловать ей руку.
Корнель, ошеломленный, ослепленный, готов был потерять сознание. В один и тот же вечер, в день своего светского дебюта поцеловать руку госпожи принцессы и удостоиться аплодисментов г-жи де Рамбуйе! В самых честолюбивых мечтах не помышлял он даже об одной из этих милостей.
Но кому же была оказана честь тогда? Корнелю и Ротру, целующим руки супруге первого принца крови? Или г-же де Конде, к чьим рукам приникли одновременно будущие авторы "Венцеслава" и "Сида"?
Будущее ответило, что честь была оказана госпоже принцессе.
Тем временем метр Клод с белой тростью в руке, напоминая Полония в "Гамлете", вошел и что-то тихо сказал маркизе де Рамбуйе. Выслушав своего дворецкого и в свою очередь шепнув ему так, чтобы никто не мог услышать, несколько приказаний и советов, маркиза подняла голову и с улыбкой произнесла: