Затем с кокетством, естественным у молодых людей, он уделил несколько минут своему лицу: проследил, чтобы вьющиеся от природы волосы одинаково обрамляли обе его щеки, заплел косичку (ее носили на левом виске, и спускалась она до пояса), подкрутил усы, потянул эспаньолку, не желающую расти так быстро, как ему хотелось бы; затем взял в ящике кошелек вместо оставленного Латилю и, словно кошелек этот вдруг заставил его что-то вспомнить, прошептал:
— Но кто же, черт возьми, так заинтересован в том, чтобы меня убили?
Не найдя ответа на заданный себе вопрос, он после минутного раздумья с юношеской беззаботностью отбросил это воспоминание, ощупал себя, чтобы проверить, не забыл ли он чего-нибудь, бросил искоса взгляд в зеркало и спустился по лестнице, напевая последний куплет песни Ронсара, начало которой, как мы помним, звучало из его уст в гостинице «Крашеная борода»:
У дверей его ожидал паж с лошадью. Граф вскочил в седло с легкостью и элегантностью опытного наездника. Затем по его знаку Галюар вспрыгнул на круп позади. Убедившись, что пажу удобно сидеть, граф пустил коня рысью, спустился по улице Мобюе, проехал по улице Трусваш, выехал на улицу Сент-Оноре и поднялся по улице Пули.
На углу улиц Пули и Фоссе-Сен-Жермен, под освещенным лампой изображением Мадонны, сидел на тумбе подросток. Увидев всадника с пажом, сидящим на крупе коня, он подумал, что это, очевидно, тот кавалер, кого он ждет, и распахнул окутывавший его плащ.
Под плащом оказался костюм светло-желтого и голубого цветов, то есть ливрея слуги госпожи принцессы.
Граф, узнав пажа по описанию, велел Галюару слезть с коня, спешился и подошел к подростку.
Тот слез с тумбы и застыл в почтительном ожидании.
— Казаль, — произнес граф.
— Мантуя, — ответил паж.
Граф сделал Галюару знак отойти и, повернувшись к тому, кто должен был стать его проводником, спросил:
— Значит, я должен следовать за тобой, милое дитя?
— Да, господин граф, если вам угодно, — отвечал паж таким нежным голосом, что у принца сразу возникло сомнение: не женщина ли перед ним?
— Тогда, — продолжал он, не решаясь обращаться на «ты» к непонятному спутнику, — будьте добры указать мне дорогу.
Эта перемена в словах и тоне графа не ускользнула от того (или той), кому они были адресованы. Паж насмешливо взглянул на него, даже не дав себе труда подавить смешок, потом кивнул и пошел впереди.
Они прошли по подъемному мосту благодаря паролю, тихонько сказанному пажом часовому, потом миновали ворота Лувра и направились к северному углу дворца.
Подойдя к калитке, паж взял плащ на руку, чтобы была видна его светло-желтая с голубым ливрея, и, изо всех сил стараясь говорить мужским голосом, произнес:
— Свита госпожи принцессы.
Но, сняв плащ, паж вынужден был открыть свое лицо, и на него упал луч фонаря, освещавшего калитку. По пышности белокурых волос, падающих на плечи, по голубым глазам, лучившимся хитростью и весельем, по тонкому и насмешливому рту, столь щедрому и на укусы, и на поцелуи, граф де Море узнал Мари де Роган-Монбазон, герцогиню де Шеврез.
Он быстро подошел к ней и на повороте лестницы спросил:
— Дорогая Мари, герцог по-прежнему оказывает мне честь своей ревностью?
— Нет, милый граф, особенно с тех пор как он знает, что вы влюблены в госпожу де ла Монтань и готовы ради нее на любые безумства.
— Отличный ответ! — рассмеялся граф. — Вижу по вашему уму и по вашему лицу, что вы по-прежнему самое остроумное и самое очаровательное создание на свете.
— Если бы я вернулась из Испании только для того, чтобы услышать лично от вас этот комплимент, — поклонился мнимый паж, — я не жалела бы о путевых издержках, монсеньер.
— Ах, да, мне казалось, что после приключения в амьенских садах вы были изгнаны?
— Была доказана невиновность как моя, так и ее величества; по настоятельной просьбе королевы господин кардинал соблаговолил простить меня.
— Безо всяких условий?
— С меня потребовали клятву больше не вмешиваться в интриги.
— И вы держите эту клятву?
— Неукоснительно, как видите.
— И ваша совесть вам ничего не говорит?
— У меня есть разрешение папы.
Граф расхохотался.
— И потом, — продолжал мнимый паж, — какая же это интрига — провести деверя к невестке?
— Милая Мари, — сказал граф де Море, целуя ей руку с любовным пылом, унаследованным им от короля, своего отца, и, как мы помним, проявившимся в первые же минуты свидания с мнимой кузиной в гостинице «Крашеная борода», — милая Мари, вы, наверно, приготовили мне сюрприз и ваша комната находится на пути в спальню королевы?
— Ах, вы, несомненно, самый законный из сыновей Генриха Четвертого — все остальные только бастарды.
— Даже мой брат Людовик Тринадцатый? — смеясь спросил граф.
— Прежде всего ваш брат Людовик Тринадцатый, Господь его храни! Ну почему у него нет в венах хоть чуточки вашей крови?
— Мы от разных матерей, герцогиня.
— И, кто знает, может быть, от разных отцов.
— Послушайте, Мари, — воскликнул граф де Море, — вы очаровательны, я должен вас поцеловать!
— Вы с ума сошли? Целовать пажа на лестнице! Вы что, хотите погубить свою репутацию, тем более что вы приехали из Италии?
— Да, решительно мне сегодня не везет, — сказал граф, выпуская руку герцогини.
— Вот это мило! — сказала она. — Королева посылает к нему в гостиницу «Крашеная борода» одну из самых красивых наших женщин, и он еще жалуется!
— Мою кузину Марину?
— Да, да, «мою кузину Марину».
— Ах, черт возьми! Не скажете вы мне, кто такая эта обольстительница?
— Как! Вы ее не знаете?
— Нет!
— Вы не знаете Фаржи?
— Фаржи, супругу нашего посла в Испании?
— Именно. Ее поместили к королеве после пресловутой сцены в амьенских садах, о чем я вам только что говорила; мы все тогда были изгнаны.
— Что ж, отлично! — расхохотался граф де Море. — До чего же хорошо охраняют королеву! В изголовье ее постели герцогиня де Шеврез, в ногах — госпожа де Фаржи. Ах, бедный мой брат Людовик Тринадцатый! Признайтесь, герцогиня, что ему не везет!
— Ну, знаете, монсеньер, вы становитесь восхитительно-дерзким! К счастью, мы уже пришли.
— Уже пришли?
Герцогиня достала из кармана ключ и отперла дверь, ведущую в темный коридор.
— Вам сюда, монсеньер, — сказала она.
— Я надеюсь, вы не намерены заставить меня туда войти?
— Наоборот, вы туда войдете, и притом один.
— Что ж, меня ведь поклялись убить. У меня под ногами окажется какой-нибудь открытый люк — и прощай Антуан де Бурбон. Впрочем, я не много потеряю: женщины так плохо ко мне относятся!
— Неблагодарный, если бы вы знали ту, что ждет вас на том конце коридора…
— Как, — вскричал граф де Море, — в конце этого коридора меня ждет женщина?
— Это третья за нынешний вечер, а вы еще жалуетесь, прекрасный Амадис!
— Нет, я не жалуюсь. До свидания, герцогиня.
— Не забудьте про люк.
— Мне все равно: рискую!
Герцогиня заперла дверь за графом, оказавшимся в полнейшей темноте.
Мгновение он колебался и, не имея ни малейшего представления о том, где находится, хотел было вернуться, но его остановил звук ключа, запиравшего дверь на два оборота.
Отбросив сомнения, граф решил довести приключение до конца.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Прекрасная герцогиня сказала, что я законный сын Генриха Четвертого, нельзя же заставлять ее лгать.