Вопрос был задан искренне, в нем внезапно прозвучала тоска мальчика, который нуждается в материнском одобрении больше, чем в чьем-либо другом.
- Разумеется, я довольна, сын мой. Ты прекрасный человек, который принесет честь этому дому. Я желаю тебе счастья, доброй жены и многих детей. Я горжусь тобой и горжусь тем, что я твоя мать.
Это всё, что я могла сказать. Как Ре-мосе не стал рассказывать мне о страданиях и трудностях в школе, так и я не поведала сыну, как сильно скучала по нему, как пусто мое сердце, как уходит вместе с ним свет из моей жизни. Я посмотрела сыну в глаза, и он нежно улыбнулся в ответ. Он похлопал меня по руке и поднес ее к губам. Мое сердце колотилось от счастья и одиночества.
Две ночи спустя я с противоположного конца зала наблюдала за Ре-мосе во время праздника, который давали в его честь. Он сидел рядом с Нахт-ре и ел так, словно его не кормили неделю. Мой сын попробовал вина, и его глаза сверкнули от волнения. Я тоже пила вино и смотрела на своего мальчика, размышляя о жизни, которую он прожил далеко отсюда, удивляясь тому, как быстро Ре-мосе повзрослел, и прикидывая, что теперь он лишь на несколько лет моложе, чем был его отец, когда мы впервые встретились в Сихеме.
Еще не достигнув полной зрелости, Ре-мосе уже на полголовы перерос Нахт-ре, глаза его были ясными, а осанка горделивой. Мы с Ре-нефер сидели бок о бок, в первый раз за все эти годы, и восхищались мужчиной-ребенком, который дал нам силы жить. Я коснулась руки свекрови, и она не отстранилась, но сжала мои пальцы, и по крайней мере, на мгновение - мы разделили любовь к нашему мальчику, а через него - к не названным по именам сыновьям и мужьям Сихема.
Хорошенькая служанка кокетливо посматривала на Ре-мосе, и он слегка флиртовал с ней. Я рассмеялась: надо же, ребенок, которому я мыла попку, теперь вырос и интересуется женщинами. Я непрестанно улыбалась, однако время от времени не могла удержаться от вздохов, так что Ре-нефер один раз даже повернулась, чтобы спросить, не болит ли у меня что.
Это был самый прекрасный праздник, на котором мне только доводилось бывать. На нем присутствовало множество гостей из самых знатных и почтенных семейств. В свете сотни ламп цветы казались особенно яркими. Воздух был насыщен ароматами роскошных угощений, свежего лотоса, благовоний и притираний. Смех, питаемый шестью сортами пива и тремя разновидностями вина, звучал необычайно громко, танцовщицы ловко прыгали и крутились, их тела блестели от пота.
В помощь местным исполнителям была нанята особая труппа бродячих музыкантов. Они ездили по стране, пересекая реки и останавливаясь в храмах и благородных домах, чтобы давать представления. Но эти музыканты были совсем не похожи на развлекавших публику танцоров, их серьезные песни полагалось слушать внимательно, и говорили даже, что они якобы обладают магической силой. Центром всей этой компании была некая женщина, закутанная в покрывало.
Слепая, как и многие арфистки, она могла также играть и на систре, и на бубне с колокольчиками.
По слухам, эта певица буквально вырвалась из челюстей Анубиса, выиграв для себя вторую жизнь, но он откусил бедняжке лицо, поэтому она всегда появлялась на людях с покрытой головой. Об этом рассказывали шепотом, многозначительно подмигивая: египтяне умели использовать колоритную историю для того, чтобы заработать побольше. Так или иначе, когда закутанную певицу привели в комнату, наступила тишина; все уселись и приготовились слушать.
Женщина была одета в белое с головы до ног, и складки покрывала ниспадали на пол.
Ре-нефер наклонилась ко мне и прошептала:
- Она похожа на облако дыма.
Устроившись на табурете, певица высвободила руки, чтобы взять инструмент, и собравшиеся тихо ахнули: руки ее были такими же белыми, как и одежды, сияли какой-то странной, неземной белизной, словно то был шрам от ужасного ожога. Женщина четырежды встряхнула систр, каждый раз производя совершенно новый звук, и слушатели настроились на музыку.
Сначала бродячие музыканты играли легкую песню для флейт и барабанов, потом трубач в одиночку исполнил скорбную мелодию, и дамы вздыхали, а мужчины поглаживали подбородки. Затем старая детская песенка заставила всех улыбаться - открыто и ностальгически.