Иаков, умевший искусно ткать из слов полотно предания, обрел заинтересованных слушателей: глаза сыновей возбужденно сверкали, когда он рассказывал о блеснувшем ноже, о страхе в глазах Исаака. Спасение пришло в последний момент, когда нож был уже на горле мальчика и капля крови стекала по его шее, а слезы струились по лицу его старого отца. И тут огненный дух остановил руку Аврама и положил на жертвенный камень безупречно белого барана, принесенного богу вместо Исаака. Рувим и Симон, Левий и Иуда в мерцании звездной ночи смотрели на руку своего отца, содрогаясь от мысли о том, что и сами они могли бы оказаться на алтаре грозного бога.
- Бог моего отца - милостивый бог, - заявил Иаков.
Но когда Зелфа услышала от своих сыновей эту историю, она сказала:
- Ив чем же заключается его милость? Напугать бедного Исаака так, чтобы у мальчика слюна во рту пересохла? Бог вашего отца, может быть, и велик, но жесток.
Многие годы спустя, когда внуки Исаака наконец встретили его - мальчика из той истории, к тому времени уже глубокого старца, - они были потрясены тем, что бедняга все еще заикался: это началось в тот самый момент, когда он испугался занесенного над ним ножа, и продолжалось до конца жизни.
Сыновья Иакова обожали своего отца, а у соседей он по праву пользовался уважением. Но сам он не мог избавиться от тревоги, ибо Лавану принадлежало все, чего он достиг своим собственным трудом, всё что он приобрел и приумножил: тучные стада; рабы и их семьи; плоды, зреющие в саду; шерсть, приготовленная на продажу. Иаков не был одинок в своей обиде на Лавана. Лия, Рахиль, Билха и Зелфа тоже томились под властью отца, который с каждым годом становился все более грубым и высокомерным. Он относился к дочерям, как к служанкам, и совершенно не интересовался внуками. Подсчитывая деньги, вырученные от продажи шерстяных тканей, Лаван ни разу не произнес слов благодарности. Он презирал рабынь, заставляя женщин в качестве платы за то, чтобы он не покушался на их честь, приносить ему пиво. Он скверно обращался с Рути - дня не проходило, чтобы муж не унизил и не оскорбил бедняжку.
Четыре сестры не раз обсуждали всё это в Красном шатре, в который они всегда входили первыми, за день до всех остальных женщин лагеря. Дочери Лавана с детства привыкли держаться вместе и, похоже, не нуждались более ни в чьем обществе. В любом случае рабыни, а также жены и дочери работников не жаловались: они знали свое место и предпочитали держаться на расстоянии, пока их не позовут. Тем более что жены Иакова были добры, и когда остальным женщинам дозволялось присоединиться к ним в Красном шатре, чтобы отпраздновать новолуние и отдохнуть на соломе, угощали их сластями.
Рути тоже никогда не роптала, но трудно было не заметить ее многочисленные синяки и ссадины. Она была не старше Лии, но выглядела самой изможденной. В первое время после рождения сыновей Лаван относился к Рути хорошо: старый жадина даже подарил ей браслеты на запястья и лодыжки. Но потом она больше не беременела, и он сперва изредка, а потом все чаще стал бить ее и обзывать словами столь мерзкими, что мои матери не решались повторить их мне.
Плечи Рути согнулись от отчаяния, да к тому же Лаван выбил ей несколько зубов. Однако всё это не мешало старому развратнику по-прежнему использовать ее тело для удовлетворения своей похоти. Вспоминая об этом, мои матери содрогались.
Несмотря на жалость к Рути, жены Иакова не включали ее в свой круг. Ведь эта женщина родила соперников их сыновьям, а стало быть, она воплощала собой угрозу их благополучию - и главное, будущему их собственных мальчиков. Все прочие женщины в лагере видели, что сестры избегают Рути, и следовали их примеру. Даже родные сыновья смеялись над рано постаревшей, вечно понурой матерью и обращались с ней, как с собакой. Рути всегда была одна и ни к кому не тянулась. Оборванная, вся в синяках, она тенью скользила по лагерю, и никто не хотел ее замечать. Рахиль вспоминала, что когда однажды Рути в отчаянии обратилась к ней за помощью, то казалась скорее призраком, чем живой женщиной.
- Госпожа, умоляю тебя. Дай мне траву, чтобы изгнать ребенка, которого я ношу, - прошептала она без всякого выражения чуть слышно, почти прошипела. - Я предпочту умереть, но не подарить Лавану еще одного сына, а уж если это девочка, я сама утоплю ее, пока она не станет достаточно взрослой, чтобы избавить бедняжку от страданий. Помоги мне ради сыновей твоего мужа, - добавила Рути замогильным голосом. - Я знаю, ты не сделаешь этого ради меня. Вы же меня ненавидите, вы все.