Ему отлично служила особая, всегда закутанная в покрывало Дебора. Ходили слухи, что она скрывала заячью губу, хотя было немыслимо, чтобы ребенка с таким уродством не убили сразу после рождения.
Когда Исав приходил в Мамре, он сначала посещал мать и выяснял, что той нужно. Он был вежлив и даже любил ее, но при первой возможности спешил к отцу или отвозил того в каменный дом в Арбе, где они вдвоем наслаждались вечерним вином. Мужчины засиживались допоздна, болтали и смеялись, а закутанная Дебора прислуживала им. Об этом я узнала от других женщин в белых туниках. Они были ко мне добры: ласково похлопывали меня по плечу, когда подавали обед, расчесывали мне волосы и позволили работать с красивыми веретенами из слоновой кости. Но по вечерам служанки не рассказывали предания, я так и не узнала их настоящие имена или истории о том, как они попали в Мамре и нравится ли им жить без мужей. Все эти женщины казались милыми и спокойными, но столь же бесцветными, как и их одежды. Не хотела бы я оказаться на их месте и служить Оракулу.
На новолуние Ревекка не позволила мне войти в Красный шатер вместе с кровоточащими женщинами. В этом отношении бабушка строго следовала правилам: сама она давно миновала возраст деторождения, так что тоже не входила в шатер и не пускала туда тех, кто еще не созрел. Одна из «дебор» составила нам компанию, когда все прочие находились в Красном шатре. Она объяснила, что у нее не бывало лунной крови, как у других взрослых женщин, но ничуть не жаловалась на отсутствие отдыха. Мы с ней вместе готовили и прислуживали празднующим, чей приглушенный смех заставлял меня еще сильнее скучать по дому.
На утро после третьего дня «деборы» возвращались отдохнувшими и улыбающимися, и мне дозволялось следовать за ними до вершины холма, с которой все приветствовали восход солнца. Бабушка совершала обряд возлияния вина, а женщины пели бессловесную песню тихой радости. Затем наступала глубокая тишина, и мне казалось, что Царица Небесная в тот момент взирала на нас с деревьев.
Это воспоминание неотступно возвращается ко мне каждое новолуние.
Я так и не научилась любить бабушку. Я не могла забыть и простить то, как она обошлась с Тавеей. Однако наступил день, когда я испытала к ней уважение.
Двери в шатер Оракула всегда оставались открытыми, здесь принимали любых путников. Таков был завет Сары и Аврама, которые, как говорили, оказывали одинаково уважительный прием принцам и нищим. И потому каждое утро Ревекка приветствовала паломников в своем красивом шатре. Бабушка принимала всех, кто пришел, - оборванцев и роскошно одетых, и она никогда не торопила бедняков ради богачей.
Я стояла вместе с «деборами», пока Ревекка приветствовала пришедших. В тот день первой была бездетная женщина, которая мечтала иметь сына. Оракул дала ей красный шнур, чтобы привязать к одному из деревьев Мамре, прошептала на ухо благословение и послала одну из прислужниц, разбирающуюся в травах, подобрать снадобье.
Затем пришел торговец, просивший талисман для своего каравана.
- Минувший год выдался для меня неудачным, - начал он. - Я почти разорился, но прослышал о твоем могуществе и подумал, авось ты поможешь мне разбогатеть. - В голосе его прозвучала насмешка. - И вот пришел узнать сам, что да как.
Бабушка подошла к нему вплотную и смотрела в лицо до тех пор, пока торговец не отвернулся, смущенный ее взглядом.
- Ты вор и должен возместить убытки, которые причинил другим людям, - грозно заявила она.
Плечи посетителя поникли, развязные манеры мигом исчезли.
- Но как? - спросил он. - У меня совсем не осталось товаров.
- Другого выхода нет, - заявила Оракул, громко и как-то отстраненно.
После чего жестом велела ему уходить, и торговец смиренно попятился из шатра, а потом побежал вниз по склону так быстро, словно его преследовало войско.
Ревекка заметила, что я стою с открытым от изумления ртом, и, пожав плечами, пояснила:
- Только воры ищут подобных чудес.
Последней в то утро была мать, которая принесла ребенка, уже достаточно подросшего, чтобы ходить самостоятельно; ему было года три или четыре. Но, когда женщина развернула его, мы поняли, почему она все еще носит сына на руках. Ноги малыша были, как увядшие стебли, а ступни покрыты многочисленными язвами, источавшими гной, так что страшно было даже смотреть. По глазам ребенка было ясно, что он жестоко страдает и чуть жив от боли. Бабушка взяла мальчика на руки. Она положила несчастного на подушку, прижала губы к его лбу, опустилась рядом с ним на колени. Она велела принести мазь для обработки ожогов, которая успокаивает боль, но, увы, полностью исцелить не может. Затем, своими руками, не дрогнув и не скривившись, Ревекка втирала мазь в раны. А закончив, взяла маленькие, покрытые язвами ступни ребенка в свои ухоженные и уснащенные благовониями руки и держала их так, словно они были нежными и чистыми. Мать затаила дыхание, но мальчик совершенно не боялся Оракула. Боль ненадолго отпустила, малыш склонил головку и задремал.