Она мягко улыбнулась и ответила:
- Ребенок со своей матерью.
Я подумала, что неправильно поняла ее. Видимо, я использовала неверные слова. Я снова повторила вопрос, очень медленно, но повитуха взглянула на меня с жалостью и отрицательно покачала головой:
- Ребенок со своей матерью, госпожа.
Еще не понимая, что это значит, я закричала:
- Ре-нефер, Ре-нефер! Они забрали моего мальчика! Мама, помоги мне!
Свекровь пришла с младенцем на руках, он был спеленут в прекрасную белую ткань с золотой каймой.
- Дитя мое, - сказала Ре-нефер, стоя надо мной, - ты все сделала хорошо. Ты была великолепна, и все женщины Фив узнают о твоем мужестве. Что касается меня, то я навсегда тебе благодарна. Сын, которого ты принесла на мои колени, станет принцем Египта. Он будет воспитываться как племянник великого писца Нахт-ре и внук Пасера, книжника двух царств, хранителя царских книг. - Заметив мое смятение и глубочайшее изумление, она попыталась успокоить меня: - Я его мать в Египте. Ты будешь няней мальчика, и он обязательно узнает, что ты дала ему жизнь. Забота о нем будет твоим благословением, но он назовет нас обеих, когда предстанет перед Ма. Я позабочусь о том, чтобы мальчик получил образование и занял в обществе достойное положение, и за это ты должна сказать мне спасибо. Ибо это мой сын Ре-мосе, дитя Ра, ты родила его для меня и моей семьи. Он построит мне гробницу и напишет на ней твое имя. Он будет принцем Египта.
С этими словами свекровь протянула мне ребенка, который захныкал, и развернулась, чтобы уйти.
- Бар-Салим, - прошептала я на ухо младенцу.
Ре-нефер услышала и остановилась. Не оборачиваясь и не глядя на меня, она сказала:
- Если ты снова назовешь мальчика этим именем, я выгоню тебя на улицу. Если ты не будешь слушаться меня в этом и во всем, что касается нашего сына, то потеряешь его. Так что заруби себе это на носу.
Моя единственная жизнь - здесь, у реки, - продолжала она, и ее голос звучал глухо. - Мне выпала несчастливая судьба.
Но зло, которое украло мою душу ка и бросило ее среди зверей Западной пустыни, наконец утратило силу, и мои страдания закончились. Я вернулась к своей семье, к своему народу, к служению Ра. Я встретилась со жрецами, которым служил мой брат, и им кажется, что твоя ка, твоя душа, тоже должна быть здесь, иначе ты нс смогла бы одолеть болезнь, вынести тяжелое путешествие и благополучно разрешиться от бремени.
Ре-нефер с бесконечной нежностью посмотрела на ребенка, припавшего к моей груди, и сказала:
Он будет защищен от злых ветров, злых людей и злых слов. Он будет принцем Глинта. И зачем, шепотом, который не скрывал ее решимости, добавила: - Ты сделаешь всё, как я говорю.
Сначала слова Ре-нефер не имели для меня большого значения. Я старалась не называть сына Бар-Салимом, когда кто-то еще находился в комнате, но в остальном я была его единственной матерью. Ре-мосе оставался со мной днем и ночью, чтобы я могла кормить его всякий раз, когда он плакал. Малыш спал рядом со мной, и я держала его на руках, играла с ним, чувствовала его настроение, запоминала каждую его черчу.
Три месяца мы жили в комнате Ре-нефер. Мой сын рос не по дням, а по часам, становясь упитанным карапузом; он казался мне самым прекрасным ребенком на свече. Благодаря заботе Мерит я полностью исцелилась, а в жаркое время дня Ре-нефер следила за тем, чтобы я могла совершать омовение и спать.
Дни пролетали незаметно, похожие один на другой. Сын был центром моей вселенной. Я служила источником сто счастья, и в течение некоторого времени я была абсолютно счастлива. Когда малышу исполнилось три месяца, вся семья собралась в большом зале, где Нахт-ре работал вместе с помощниками. Женщины сели вдоль стен, а мужчины окружили ребенка и вложили в ею крохотные ручки инструменты писца. Пальцы мальчика сжали новые кисточки и схватили круглую тарелку, на которой смешивали чернила. Он махнул кусочком папируса, словно веером, что привело в восторг Нахт-ре, который объявил, что Ре-мосе просто рожден для профессии писца. Мой сын был принят в мир египетских мужчин.
И только тогда я вспомнила про восьмой день, когда г го традиции всем мальчикам в моей семье делали обрезание; матери младенцев при этом оставались в Красном шатре, а старшие женщины утешали и ободряли их. Мое сердце разрывалось на части: я горько плакала, сознавая, что бог моего отца не узнает этого мальчика, что он никогда не станет своим для моею брата Иосифа и даже для своей бабушки Лии. И все же я отчаянно гордилась, что плоть моею сына останется неприкосновенной, у него не будет шрама, который напоминал бы о смерти его отца. Зачем приносить свою крайнюю плоть в жертву богу, в угоду которому я стала вдовой, а мой сын сиротой?