— Иногда две, иногда три тысячи.
— Зачем же тебе революция?
— Хорош вопрос! — засмеялся Буйницкий. — Революция действительно отобрала у меня прежние заработки. Все же я служу ей, как могу.
— Почему?
— А она мне нравится. Свежестью от нее пахнет!
— Запахи привлекают? — ухмыльнулся Вишняков. — Убить могут. Вот и свежесть…
— Это верно, — согласился Буйницкий. — Революции никогда не проходили бескровно. Тем не менее это не убавляло ряды революционеров. Больше всего на свете люди желают свободы и избавления от прежней, традиционной зависимости.
— У нас есть Пашка-телеграфист, тоже требует свободы. Мы ему полной свободы не даем. Верно, Фатех?
— Да, да…
Буйницкий задумчиво склонил голову и закрыл глаза. Лицо его сморщилось, сам он стал как будто меньше.
— Вы говорите об анархисте?
— А бог его ведает, к какой партии принадлежит Пашка — дерево между деревьев. Названия ему нельзя придумать. Оно растет. Пока в тени — одно, а поднимается кроной к свету — другим станет. Об общей пользе он не думает, а других расталкивает, чтоб не затеняли его.
— Очень хорошо! — встрепенулся вдруг Буйницкий.
— Что ж хорошего? Дай ему свободу — он чего только не натворит. У него понятия свои.
— Мы, инженеры, интеллигентные люди, больше вашего понимаем, что необходимо в данную минуту для России. Ваш Пашка, конечно, нас не занимает. Он нам не интересен. Мы приглядываемся к таким, как вы. Мы ничего не можем сделать без рабочих, без солдат, без крестьян. У вас к нам недоверие по той причине, что мы когда-то получали хорошее жалованье, привыкли есть сытно и долго на осьмушке хлеба не продержимся. Нам нужно преодолеть это недоверие. Как это нам удастся, одному богу известно. Преодолеть надо.
— Ты о своем, а я тоже могу о своем, — мрачно сказал Вишняков. — Мы вот чаи распиваем, а мою Казаринку, наверно, атакует Черенков. Хлеба нет, крепежного леса нет, керосина нет. Как жить?
— Очень хорошо! Девять десятых вашей жизни состоит из невероятных трудностей, вы от них не убегаете. Вот что мне нравится и что меня навеки привязало к вам!
— Умен! Умен, ясное дело! — откровенно похвалил Вишняков.
Прощаясь на другой день с Артемом, он и от него услышал об этих «девяти десятых революции», за которые надо еще драться.
— Шахту и добычу поддерживайте, сколько возможно, — коротко наказывал Артем. — Каледина нельзя недооценивать. Военную помощь вы получите. До скорой встречи! — Порывисто обнял и пошел навстречу каким-то людям, шумящим о непорядках на станции.
В составе для Казаринки были вагоны с лесом, керосином и спецовками для шахтеров. Вишняков повеселел. Вспоминая харьковское житье, посмеивался:
— Только в храме не побывали. Интересно бы попа послушать, о чем он в данный революционный момент службу правит!
Фатех молчал. Удобно умостившись возле паровозной топки, он поглядывал на Вишнякова так, будто у них закончилось все трудное и теперь начиналась полоса спокойной, безбедной жизни.
На станции Яма стоянка затянулась. Дежурный, обнаружив вагоны с грузом, решил выяснить, куда идет состав, и не спешил давать отправление. Вишняков предъявил мандат, подписанный Артемом. Это не помогло.
— Бумажка ни к чему, — заявил дежурный. — Не имею права давать отправление без осмотра и проверки вагонов.
— Глядя, если хитришь, я с тобой не так поразговариваю! — пригрозил Вишняков.
Делать нечего, надо подчиняться.
Пока шел осмотр, он нервно вышагивал по путям. Знакомо и волнующе повеяло дымком. Там, где машинисты чистили топки, пахло горящим террикоником. У Вишнякова сжалось сердце — он вспомнил о доме. Как там Катерина? Небось шумит, воюет с сельскими мужиками. Могло же такое случиться, что она увлеклась заготовкой, да еще и других людей за собой повела. Горяча, задириста, не попала бы в беду. Подумав о том, что поездка ее небезопасна, Вишняков вздрогнул: он теперь не представлял, как можно жить без Катерины.
«Поторопить надо с этим осмотром…»
Вишняков вернулся к составу. Вдоль него все еще ходил мужичок в задерганном полушубке, постукивая молоточком по колесам, и проверял смазку.
— Поживее бы двигался! — шумнул на него Вишняков.
Мужичок поднял заросшее седой щетиной лицо и ничего не ответил.
Фатеха не было. Пошел, наверно, раздобывать кипяток. Он все попивал горячую водичку, дуя на нее и причмокивая, как будто то был крепко заваренный чай. Вот уж будет рад, если дорвется до своего настоящего чая!
«Что это за страдалица движется?..»
Вдоль состава шла женщина с детишками, укутанными в вязаные платки. На ногах не поймешь что — не то ботинки, не то сапоги с обрезанными голенищами. Идет, боязливо оглядываясь по сторонам. Всяких глаз навидался Вишняков, но такой безысходности и муки, заключенной в двух темных провалах костистого, воскового лица, ему еще не приходилось видеть.