Выбрать главу

Но лётчик Потанин, видимо, думал о другом. Он ничего ей не предложил. Аккуратно доел мороженое, допил лимонад, положил немного сверх счета, но тоже аккуратно. И оба они словно не совсем понимали, что теперь делать. В больнице всё было просто, там он много ей рассказывал про отряд героев, тренировки, перегрузки, про новый самолёт РД, про тяжёлый гидроплан АНТ, который садится на воду, обладая весом 33 тонны,— летающая лодка с огромным бомбовым запасом, рекордсмен, лучший в мире,— там Потанин лечился, ему некуда было деваться, и она слушала его рассказы, понимающе кивая, когда он в секретных местах понижал голос или умолкал вовсе. А теперь они могли пойти куда угодно. Там он просто болтал с медсестрой, а теперь он позвал на свидание замужнюю женщину. И Маруся не знала, что ей говорить, и только улыбалась нервно.

Они пошли вверх по улице Горького, навстречу огромному плакату «Привет участникам съезда советских писателей». Аркадия на этот съезд не выбрали, хотя всё время называли молодым и талантливым. «Кой чёрт молодой, за тридцать мужику»,— говорил он с остервенением. Всё он что-то делал не то, шёл не туда, а куда — объяснить никто не мог. «Ты всё хочешь как лучше,— сказал ему однажды дряхлый ребе Рувим, как называл его Аркадий, хотя Рувим был старше лет на десять,— а ты попробуй как хуже. Немножко постарайся, и пойдёт. И всем сразу понравится». Они часто выпивали с Рувимом, и Аркадий после этого слегка веселел, а потом снова замолкал.

Москва была красива, широка, пустынна — летним днём кто же без дела гуляет? Кто мог, в отпуск уехал на море, кто сумел, снял дачу под Москвой, как они, и всё равно Марусе было непривычно, что она тут гуляет летом. Что-то в этом было не совсем правильное и оттого казалось ещё стыднее. Потанин молчал, и надо было вроде самой трещать про что-нибудь, но с ним трещать не хотелось. Они шли рядом, он даже не брал её за руку, хотя в больнице иногда сжимал её ладонь, якобы увлекаясь, но почти сразу выпускал, потому что руками показывал передвижение самолёта.

Вдруг он сказал:

— А вы правда на фронте познакомились?

— Почему на фронте?— спросила Маруся.— А, это он в книжке написал. Ну и так иногда рассказывает. Он это выдумал. Какой фронт, ты что. Мы всего семь лет женаты. А он придумал, что будто вошёл их отряд в город, отбивал нас у белых. Что моего отца будто белые увели. А у меня отец умер, когда мне пятнадцать лет было. Мы в Рязани жили. Никогда его не забирал никто, он был путевой мастер. А с Аркадием мы в больнице познакомились. Он у нас недолго лежал, ничего серьёзного.

Она сама не понимала, почему поспешила это сказать.

— Он хорошо пишет, жизненно,— похвалил лётчик.— Я даже поверил.

— Ну вот видишь.— Маруся обрадовалась за Аркадия, хотя как будто и отвыкала уже связывать с ним будущее.— А говорят, у вас дети неправильные. Говорят, где вы детей таких берете. Ему читатели письма шлют, вопросы, где живут эти ваши дети, хотим таких друзей и всё вот это. А в «Литературной» написали, что выдуманные дети и выдуманные разговоры. Представляешь, какая обида ему? Тебе небось не напишут, что ты не жизненно летаешь.

И снова засмеялась неестественным смехом.

— Про нас тоже пишут всякое,— успокоил он.— Иногда такое пишут, что вообще никакого понятия.

После некоторого молчания Потанин сказал:

— Поехали, наверное, Маруся, в Парк культуры.

— А там чего?

— Там Зелёный театр.

Марусе смешно стало: чего она, взрослая замужняя женщина, мать большой дочери, не видела в Парке культуры? Но не за тем же она ехала с лётчиком, чтобы съесть мороженое в кафе «Север». И не за тем же приезжал лётчик к ним на дачу, чтобы позвать её в Зелёный театр. Что-то надо было придумать. Может, он мог бы свозить её к себе на аэродром, покатать на самолёте. Но, наверное, это был пока секретный самолёт, и каждую новую знакомую не привезёшь на нём кататься. И она поехала с ним на трамвае «Букашка» на другую сторону Садового кольца, и становилось всё жарче, и Маруся вся вспотела, ужасно стыдясь этого.

В Зелёном театре, открывшемся весной, был перерыв между представлениями, и они сели на дальнюю скамейку.

— Маруся,— сказал вдруг Потанин очень решительно, словно только тут, среди зелени, набрался сил для разговора.— Такое дело. Когда летаешь много, привыкаешь человека сразу видеть. Ну, как такая метка на нём. И он сам про себя знает. Когда Серёгин разбился тогда на Байкале, я видел уже, что недолго. И сам он лететь не хотел, но стыдился. Что стариковские глупости и всё это. Ну и вот, Маруся. Я про твоего мужа вижу, что недолго ему. Поэтому ты, Маруся, наверное, уходи жить ко мне.