- У немца трофеем взял? - спросил Степан. Вместо ответа Назаров перевернул портсигар и показал надпись на крышке.
"Федору Назарову, исторгшему меня из вражеских оков. Не забуду никогда", - прочел Степан.
- От полковника Невельского. Мы с ним из германского плена бежали в пятнадцатом.
Гости наперебой требовали, чтобы Назаров рассказал про побег. Однако их всех заглушил Тимоха. Он открыл перочинный нож с пятью лезвиями и уже успел порезаться о три из них.
- Федька, это что, чем дохтора в лазаретах режут?
- Капитана Терентьева подарок. Была история на румынском фронте. Так случилось, что целым эскадроном выезжали за тридцать верст, а к своим только вдвоем вернулись.
- Так ты же в пехоте служил? - удивился Степан.
- Я и тогда был в пехоте. А вот пришлось верхом прокатиться. На чем я только за три года не накатался! И в седле трястись приходилось, и на автомобиле ездил, и на велосипеде, и на самокате - велосипеде с мотором, и на катере. На черте разве не ездил. Хотя... тут тоже повспоминать надо.
- Вот этот ножик мне больше по вкусу, - сказал Никита Палыч, вертя в руках восточный кинжал.
- С Кавказского фронта. Компас тоже оттуда.
- Федя, - сказал Степан, - ты будь поосторожней. Спросят, откуда часики да портсигары, ты отвечай: у офицера отнял. Ныне награды от благородных не в чести.
- А это что за особые сокровища? - Тимоха потряс два полотняных мешочка, в которых что-то побрякивало.
- Вот в этом - моя начинка. Когда доктор вынул пулю в первый раз, то сказал: храни, счастье принесет. Я и храню, пополняя запас своего будущего счастья.
- А во втором чего?
- Георгии мои.
- А чего не на груди?
- Не всем они сейчас в России по нраву, - сказал Назаров, разливая по новой. - Пару раз даже выходили неприятности. Увидит какой-нибудь болван кресты на груди и кричит: "Не стыдно тебе в царских побрякушках щеголять!" А то не просто кричит - с кулаками лезет. Поэтому я и поснимал, чтобы людям зря морды не бить.
- Совсем непорядок, - покачал головой Никита Палыч.
- Мы люди по-мужицки темные, - сказал Степан. - Мы солдатских наград не стыдимся. Выпьем-ка за георгиевского кавалера Федора Назарова...
* * *
А в пяти верстах от села Зимино тоже шла гулянка, но была она злой и невеселой. Возле старой хибары, когда-то сколоченной лесорубами, горел костер, а вокруг сидели десятка полтора парней и пять мужиков постарше. Они пили самогон из одной большой кружки, отрывали куски пережаренной на костре баранины, с тоской глядели на раскинувшийся вокруг темный бор и недобрыми словами поминали тех, кто выгнал их из родного села на край болота. Особо был зол Василий Козин, ибо обидели его поболее других: лишился он земли, скотины и немудреного сельского почета, когда перед ним все ломали шапку. После пятого стакана злобушка совсем переполнила его. Ее надо было на ком-нибудь сорвать. Поэтому Козин, в очередной раз глотнув самогона и вытерев пальцы о рукав расстеленного на земле тулупа, крикнул во всю глотку:
- Гришка, подь сюды!
Немного погодя Гришка отважился подойти к костру. Вид он имел виноватый и всеми силами старался показать, что достоин командирского гнева.
- Явился, Василий Яковлевич.
- Явился. А где винтовка?
Гришка впал в задумчивость. Он переводил взгляд с костра на небесные звездочки, с небесных звездочек на темные верхушки елей и с них - снова на костер. Только на Козина он взглянуть не решался.
- Язык за зубами застрял? Где винтовка? - повторил Козин.
- Прохожий отобрал, - наконец выдавил Гришка. - Еще сказал, его Назаров зовут.
- А ты ему так и отдал?
Гришка снова начал усиленно озирать ночной пейзаж, но занимался этим недолго, так как Козин встал, размахнулся, и показалось Гришке, что звездочки с неба посыпались ему в глаза.
- Дядя Вася, - пролепетал парнишка, вылезая из кустарника, куда отбросил его мощный козинский удар.
- Дядя Вася тебя уму учит, - сказал Козин, замахиваясь опять. - Отберет у тебя в следующий раз какой голопуз винтовку, и не по роже ты получишь, а без башки останешься. А ну, не вертись!
Новая плюха, и опять трещат кусты под Гришкиной спиной.
- Василий Якич, может, хватит с него? - раздался голос от костра.
- Бог троицу любит, - ответил главный козинский помощник Афоня-Мельник. - У нас винтовок мало, все запомнить урок должны.
В третий раз Гришке удалось немного увернуться - удар пришелся по лбу. Но все равно парень на ногах не устоял и больно накололся задом о сухие сучья. Вставать он не торопился и тихо завыл-захныкал о своей судьбе, которая забросила его из родной деревенской избы в сырую лесную чащу, где дурную водку приходится пить как чай, а от сырого жаркого то и дело проносит. Тут еще и командир со своим пудовым кулаком. Домой, что ли, податься? А там - свяжут ручки, на подводу, и в окаянную Красную армию, будь она неладна. Только что и выть.
- Не вой, - сказал Козин. - Умному мука - вперед наука. До свадьбы заживет. Это только пуля в башке никогда не заживает.
- Дядя Вася, - продолжал ныть Гришка, - когда мы домой вернемся?
- Когда краснопузых в селе не будет. Ты, Гришка, подумай, они, как пташки по осени, улетят? Или нам о них позаботиться надо?
- Надо позаботиться, - уже почти не плача, ответил Гришка.
Между тем к Козину подошел Афоня-Мельник, невысокий мужичонка с длинной, но тощей татарской бородкой.
- Вася, окончил учебу?
- На сегодня руку утомил.
- Пойдем покурим, а заодно и пост проверим.
Однако до часового - парнишки с берданкой, стоявшего в секрете шагов за двести от привала, приятели не дошли, а присели на недавно упавшую сухую березу.
- Гришка - дурак, - сказал Афоня, раскуривая самокрутку. - Но от его вопроса нам не отвертеться. Мы уже месяц то мотаемся с хутора на хутор, а то и в лесу ночуем. Не всем такая жизнь по душе. Кто-то уже шепчется: хоть в Красную армию, хоть в черную, лишь бы под нормальной крышей спать.
- Нам с тобой, Афоня, с армией все просто. Там над нами червь командир, а крыша в казарме - руку не поднять.
- Я это понимаю. Потому всегда и говорил - в село возвращаться надо. Комбед перерезать, а то и запалить, когда они самогоном перепьются - все едино. Мне плевать, кто там в Питере или Москве: царь, Советы, Учредилка. Все равно до нас не скоро доберутся. А над голопузыми душу отведем. Чтобы знали, как по нашим закромам шариться и над бабами изгаляться.