- А ну-ка сядь, Степан Алексеич. - Палец Витьки лежал на спусковом крючке, а в хмельных глазах читалось, что надавит он его без колебаний. Сядь и не маши липовой ногой. Я и не в такие дома захаживал. Тоже, бывало, кричали на меня и махали чем попало. Потом в ножки кланялись: хоть жизнь оставь, Виктор Михайлович, не губи, сердешный.
- Ну как, - Витька снова посмотрел на Назарова. - Есть документ? Али нам самим в твоих карманах порыться?
Степан взглянул на солдата и удивился внезапно произошедшей перемене. Будто и не пил Федор Назаров в этот вечер. Смотрел он вокруг внимательно и весело, просто радовался жизни. Так счастлив утомившийся от безделья батрак, которому наконец-то предложили легкую и доходную работу.
- Документ есть, - и Федор протянул Витьке Топору паспорт. Тот взял документ, открыл и начал вглядываться, будто страницы были исписаны китайскими иероглифами. На его морде появилась подлая усмешка.
- Я же, братцы, неграмотный. Рад был бы прочесть, так не могу. Нет, точно в Усадьбу идти придется.
- Витька, - чуть не крикнул Никита Палыч, - ты же три года в школу к Карлу Леопольдовичу отходил!
- Карла Леопольдовича трудовой народ контрой признал. Значит, уроки его - не уроки. Колька тоже неграмотный. Правда, Колька? Посторонним грамотеям я довериться права не имею. Значит, в Усадьбу нам путь-дорожка. Надевай шинель, Назаров. Ты не смотри, что тепло во дворе: до утра все равно не допросим, а на полу в подвале - прохладненько. Ты же, хозяюшка, не забудь лукошко с провизией собрать. А то, сама знаешь, как иногда случается. Попал человек, да и подзадержался на неделю-другую.
Степан открыл рот, чтобы сказать Витьке Топору, что он думает, но Федор быстро взглянул на приятеля, и тот промолчал.
- Может, повременим? - сказал Витька. - Может, Назаров все же выпьет с нами.
- Да ты еще и глухой, - с неподдельным сожалением сказал Назаров. - Ну сказал я же тебе - брезгую.
- Тогда одевайся поскорей. Дивлюсь я на тебя, Назаров. Человеку на войне умнеть положено, а ты дураком вернулся. Ну как знаешь. Пошли. Не спи, Колька. Становись сзади и двигай.
Колька икнул в знак того, что понял приказ, повесил винтовку на плечо (она болталась, как деревянная игрушка у мальца Климки) и, пошатываясь, пошел к выходу. Перед ним шел Назаров, а возглавлял процессию Витька Топор.
В сенях Назаров на секунду задержался, нащупал в полутьме фуражку, снял с гвоздя и вышел на улицу вместе с конвоирами. Однако теперь походный ордер изменился: Колька шел по-прежнему сзади, а Витька Топор тоже сзади, но чуть в стороне - крыльцо было достаточно широким. Из окна во двор падал тусклый отблеск керосиновой лампы. Самого крыльца он не касался, поэтому все трое на ступеньки вступили осторожно: не упасть бы.
А потом на крыльце завертелась какая-то невообразимая карусель. Стоявшая у двери метла внезапно оказалась в руках товарища Назарова и пошла выписывать круги и восьмерки. Колька и Витька так и не поняли, что же с ними произошло, отчего они попадали с ног, и что же их так больно ударило, и почему они так и не успели ни разу стрельнуть.
Не глядя на стонущего и катающегося по крыльцу Кольку, Назаров подошел к Витьке и поднял его за шкирку. Если у Кольки была всего одна винтовка, то его начальник отправился в патруль вооружившись как следует. Назаров снял с Витькиного пояса трофейную германскую лимонку, а из кармана пальто вытащил револьвер.
- Ну что, будем еще паспорта читать? - ласково спросил Назаров. - Чего молчишь, Витенька? Старший, чай, спрашивает. Еще какие документы читать будешь или так признаешь?
- Назаров ты, - сказал пришедший в себя Витька Топор. За одну минуту он осунулся, погрустнел, и причиной этому была не шишка на лбу, а потеря оружия. Не чувствовал он себя без винтовки человеком. Колька ничего не сказал - он был по-прежнему неразговорчив, только хватал себя за побитое место, пытаясь определить: висит ли там хоть чего-нибудь. Вышедший на крыльцо Никита Павлович склонился над ним.
- Да я это, я и никто другой, - наставительно произнес Назаров. - Никто в этом не сомневается, и ты не моги.
"Я и сам в этом уже нисколько не сомневаюсь", - добавил про себя вернувшийся с войны солдат.
- Слушай, Колюша, ты уж не горюй, что так все обернулось, - успокаивал Никита Павлович ушибленного комбедовца. - Если бы ты невзначай из ружья пальнул, еще хуже бы вышло. И на Федора Ивановича не сердись. А как в Усадьбу вернетесь - скажи: вышли за околицу, увидели костер. Хотели подкрасться, а там - засада. Ружья отобрали да по шее надавали. Если вы Слепаку правду скажете, что Назаров вас двоих с ружьями голыми руками скрутил, так вам самим в подвале до Духова дня сидеть. Ну, не сердишься? Хорошо. Умница. Сейчас я тебе рассольчика принесу. И головушка пройдет, и прочее. И не бойся. Дедушку моего Сергея Никанорыча, Царствие ему Небесное, однажды жеребец тоже в мудя задней ногой отбрыкнул. И ничего, я-то потом родился. А жеребчик с той поры охромел.
Через минуту в темноте скрылись две фигуры, поддерживающие друг друга. Так уходят с обильного застолья, когда радушные хозяева не пожалели ни выпивки, ни закуски.
* * *
За столом сидела та же компания. Лариса, вышедшая из своего чулана, слегка дрожала, поэтому Фекла Ивановна ее успокаивала.
- А во дворе-то холодновато, - сказал Назаров. - Надо бы еще налить. Я одно не понимаю - как народ в Зимино такую дрянь терпит?
- А что делать? - развел руками Никита Павлович. - Так и живем - между бандой и комбедом. Козин то и дело записки нам шлет: кто, мол, землицу мою распашет - ляжет в нее вместо навоза. А у меня, Федя, в Филаретовой чаще береза лежит, бревен двадцать в феврале нарубил. В доме дрова скоро кончатся, а березу не вывезешь. Еще отберут лошадь с телегой, как жить потом? Слушай, Федя, может, ты бы съездил завтра? Тебя-то они забоятся. Возьми Тимоху.
- Я, Никита Палыч, домой тороплюсь.
- Встанешь пораньше, быстро обернешься и домой пойдешь. Мне скоро придется плетнем топить.
- Ладно, утром посмотрим.
Разговор стих. Фекла Ивановна открыла дверь. Откуда-то донесся дребезжащий, механический голосишко "О баядерра".
- Граммофон гоняют, охальники, - сказал Никита Павлович. - И ни в чем недостатка у них нет: ни в жратве, ни в самогоне. У них уже своя механика сложилась. Сенька Слепак прикажет хозяина заарестовать, у которого сын в лес подался. Затащит к себе, револьвертом на него машет, орет: в уезд тебя, гада, отправить или тут же судить-расстрелять? Потом умается, приляжет вздремнуть. Тут уже Филькина работа. Подойдет к кулаку, да и говорит: жить хочешь? Пиши жене записку - пусть телегу грузит, харчей побольше нам шлет да самогона. Проснется Сенька, а ему Комар говорит - наши ребята решили: простим гада последний раз. Тот рукой махнет. Раз решили - пусть катится. А если жена припозднится и со снедью к ним затемно придет, когда гулянка в разгаре, так она им, бывает, не только самогона даст. Филька Комар по этим делам большой мастер. А Слепак всё ищет нашу Ларьку, кобелиную свою любовь забыть не может.